«Игра в кикимору»: затейный народный обман в сфере демонического в XVIII–XIX вв.

Под термином «нехорошие дома» современные исследователи, как правило, понимают варианты «заколдованных» или сакральных пространств [27: 66–92], которые существуют как психологическая, культурная и даже юридическая реальность [28: 13–28]. При этом обязательным атрибутом «нехороших» домов является обитание в них нечистой силы, которая и определяет «беспокойную» динамику рассматриваемого пространства. В Российской империи такие дома называли нехорошими или беспокойными, а также домами, одержимыми бесами [3: 69].

Также по теме

В статье рассматриваются архивные свидетельства об одержимости на пространстве Российской империи в XIX – первой половине XX века главным образом в православной среде. Представлены неизвестные ранее случаи так называемой «читки» или «отчитки» бесноватых, в том числе и те, которые происходили в беспокойных домах (teufel-besessens Haus). Показаны и изучены примеры проникновения обряда «экзорцизма» в народную среду.

Как минимум с XVII века в России странные пугающие проделки в «нехороших домах» приписывали кикиморе. В XVIII–XIX вв. количество упоминаний этого демонологического персонажа значительно выросло. Е.А. Кузнецова описывает появление кикиморы в 1798 г. в одной из деревень Вятской губернии [11: 223–248]. В 1887 году какая-то чертовщина завелась на заводе Савельева, расположенном на заимке в двух верстах от Мариинска Томской губернии (ныне Кемеровская область России). Не менее сорока заводских рабочих были свидетелями, как вещи, лежащие спокойно на столе или на печке, внезапно поднималась в воздух как бы «порывом вихря» и стремительно летели в окно, разбивая его вдребезги. При этом никто не мог уловить момента поднятия, но все ясно видели полет вещи. Например, один из очевидцев описывал, как большая табуретка, стоявшая у плиты, поднявшись в воздух, ударилась об окно и встала на ножки на пол. Некоторые люди были глубоко уверены, что это кикимора. Масса горожан, не только любопытных, но и приезжих из округа, ежедневно тянулась длинными вереницами, чтобы посмотреть на ее проделки [18: 1]. В том же 1887 году, как писали газеты, кикимора поселилась в Томске в доме Колотилова на углу Дворянской и Телеграфного переулка. Она не давала покоя не только жильцам дома, но и всему городу. Каждую ночь, примерно с 8 до 12 часов (а поначалу и до 3 часов ночи), в наружной стене дома раздавались сильные стуки, как будто от удара чьих-то кулаков [4: 123]. В Кадниковском уезде Вологодской губернии кикимору называли хозяйкой домового и считали, что она может жить в подполье. Представлялось, что она может ходить «в сарафане с «длинным волосьем – такая страшная» [9: 166]. Во время пожара 14 сентября 1842 года в Перми в слывшем «чудовищным» доме советника уголовной палаты Елисея Чадина одна набожная старушка видела, что какая-то женщина в белом чепце, высунувшись из слухового окна в крыше, платочком отмахивала от дома огонь соседних зданий. И действительно дом оказался спасен от пожара [10: 234–239].

Появление кикиморы в доме связывали с тем, что ее могут «напустить» колдуны, а также печники или плотники, закладывая под матицу ее фигурку. Причиной таких действий мог служить мотив, когда кто-то в чем-то был несправедливо обделен. Отмечается, что «плотники сажают в дом дьяволов или кикимор, когда им не заплатят за работу надлежащего; но оный дьявол не столь спокоен бывает: ломает все в доме, делает шум и стук, и наконец самого хозяина выживает из дому, от чего избавляют плотники, получив сполна за работу» [1: 1786].

«А колдуны-то над ней смеются – потешаются». Иллюстрация Татьяны Гиппиус к сказке «Кикимора» Натальи Манасеиной по мотивам «Сказаний русского народа» Ивана Сахарова. Журнал «Тропинка» [17: 709].

 

Полагали, что кикимора могла быть ответственна за целый ряд небольших пакостей в жилище: бросает и бьет горшки, мешает спать, стучит вьюшкой, кидается из подполья луковицами, с печи – шубами и подушками (с.-рус.), выдергивает волосы у хозяина, досаждает людям воем, писком, шумом (вост. сиб., белор.) и т. д. [15: 494–496]. Часто это также типично полтергейстные эпизоды: она кидается в людей обувью [5: 221; 19: 45–64] и кирпичами из печи [5: 221], углями для самовара [19: 45–64], разбивает посуду [16: 61–67], отворяет двери [5: 221], поднимает полы [5: 221], переворачивает мебель или заставляют ее «плясать» [5: 221; 24: 310–311] и т.д.

Одним из малоизвестных случаев появления кикиморы, тесно связанной с проявлением нечистого духа, можно назвать происшествие в д. Собачья дора¹ Устюжского уезда Ежской трети Халеской волости в 1742–1743 годах. В центре внимания Священного Синода оказался «затейный народный обман». Приходской священник доносил архиепископу Гавриилу Великоустюжскому о появлении в доме вдовы устюжского крестьянина Ирины Коневой нечистого духа, хоть и невидимого, но говорящего человеческим голосом и делающего много проказ [21].

Согласно описанию, приведенному в деле, все началось с того, что 8 октября 1742 года будучи в Собачей доре проездом рассыльщик Устюжской провинциальной канцелярии Григорий Сакулин попросил у кого-то в деревне пива (можно предположить, что как раз у Ирины Коневой или ее родственников), но так и не получив желаемого, обругав всех, уехал. На следующий день, как предположили, «по насылке» Сакулина, с самого утра дом оказался во власти «нечистой силы». Ночью по избе будто бы кто-то ходил и говорил, что его зовут² Дарьей. Помимо этого, «дух» стал колотить в стены камнями и «поленьем бить», что продолжалось чуть больше месяца. 14 ноября удары были такой силы, что в доме Коневой вышибло ставни, после чего невидимка переключил свое внимание на людей – стал их бить, бросать топорами, камнями «и другие шалости делать».

Описан в деле и один из народных ритуалов избавления от духа, причем участвовал в нем сам Сакулин. Якобы он давал сыну Коневой Ивану нашептанную им же самим воду и велел облить той водой вокруг деревни. После совершения этой рекомендации, хоть «драться» и перестало, но дух не исчез, а лишь снова объявил, что он, дескать, кикимора, которую посадил сам Григорий Сакулин. При этом присутствовал также присланный для изгнания беса из епархии иеромонах Павел (по-видимому, давший разрешение или молчаливо одобривший все эти действия) и много посторонних людей, пришедших в тот дом. Состоялось минимум два диалога, при которых голос звучал из голбца³, а иногда с печи. Кикимора была словоохотлива и повторила все «конспирологические теории»: подтвердила версию, что была «посажена Сакулиным», что ее охота драться исчезла после использования заговоренной воды, окончательно же ее выгонять нужно лишь пением молебнов. «Наваждение» прекратилось только после того, как местный священник вместе с иеромонахом отслужили молебен с водоосвящением и «заклинанием на духа нечистого» [21: Л. 1–3]. Впрочем, народ в это не поверил и пошли разговоры о том, что ничего не прекратилось: «и молебен пет и вода священа, а Дарьи или нечистого духа не выгнали» [21: Л. 27 об.].

Сакулин однако на допросе все отрицал и утверждал, что «с дьяволом обязания не имел и не имеет». Правда уже тогда было показано, что все это обман, в котором были задействованы взрослые и пять малых ребят. В итоге Священный Синод по определению от 27 февраля 1744 года распорядился Сакулина освободить [20: 425–427]. Также была устроена контрольная проверка наличия в жилище необъяснимого голоса, когда дом был фактически опечатан: двери и окна закрыты, а «прочие скважины» запечатаны [21: Л. 28].

О «сущих затейщиках» было написано куда следует. В августе 1744 года провинциальная канцелярия объявила, что «вредительные приключения» устраивал мельник Иван Шепелин с крестьянами: Иваном Статыгиным, Григорием Глебовым, Савой Лешуковым и самой вдовой Ириной Коневой. После пыток они признались, что по предварительному сговору научили малолетних ребят уходить в подполье избы Коневой и называться «кикимора Дарья, Семенова дочь». В то время как вдова Конева закрывала окна, а вечерами гасила огонь, дети бросали из подполья песком и пеплом. Вскоре после этого виновники слуха сами рассказали о своей проказе, заявив, что никакого злого умысла у них не было. Якобы после Покрова дня Богородицы мельник Шепелин привел в дом к Ивану Статыгину слепого сына Коневой Филипа⁴ и подучил, что делать. Там же они велели сыну мельника «по ночам ходить и в окна поленьем и палками бросать и стучать». Говорить нужно было, будто в подполье духа посадил Гришка Сакулин [21: Л. 28, 53–53 об.].

В деле подробно описаны и некоторые другие обстоятельства «игры в кикимору». На мясопустной неделе 1743 года Синицын принес в дом мельника Ивана Шепелина некий камень в рукавице из дома Коневой. Вдова сказала Синицыну, что кикимора Дарья «оборатилась в тот камень» и велела очертить его вокруг углем⁵, что Синицин и сделал «не ведая обману», а затем, спрятав камень в свою рукавицу, отнес его к мельнику.

Рукавица с камнем была упрятана в туес. После чего слепой Филип вместе с туесом лег в сани, где его накрыли шубой и рогожей, а затем сотский Матфей Глебов обвязал его и туес кругом веревками. После этого Глебов отвез сани к священнику Георгиевского прихода Артемию и сказал, «что де Дарья, называемая кикимора, которая жила в доме вдовы Коневой оборотилась в камень». По-видимому, по версии следствия, идея заключалась в том, чтобы говорить от лица кикиморы из этих саней в присутствии священника. Прекращение же диалога должно было показать, что «кикимора» действительно пропала. Не заподозрив обмана, Артемий донес все в устюжскую архиерейскую канцелярию [21: Л. 28 об.–29].

Проверить обстоятельства рассказа было поручено подканцеляристу Дмитрию Пономареву. Опросив около тридцати человек, он пришел к выводу, что никакого духа не было, а только распускались об этом слухи. Главные виновники были биты кнутом, а малолетние ребята – батогами. Сама же Конева «не бита за старостью и дряхлостью» и потому, что ранее «при пытках на стрясках была многократно бита плетьми». Приговор был вынесен сравнительно мягкий только потому, что соседи удостоверили: других «затейств» этими крестьянами не чинилось [20: 425–427; 21: Л. 53–54 об.; 22: 237].

Анализируя это дело сейчас, сложно объективно воспринимать показания, полученные под пытками. Кажется, что «виновники» были поскорее назначены, чтобы объяснить странные происшествия и реабилитировать «безвинно многое время содержащегося рассыльщика».

Интересно отметить проведенные вокруг деревни ритуалы с использованием заговоренной воды, а также применение специальных заклинаний, направленных на изгнание злого духа. Как мы обращали внимание ранее, такие изгнания в XIX – первой половине XX века приобрели в Российской империи достаточную популярность [3: 62–76].

Трутовский Константин Александрович (1826–1893) «Свадьба. Появление колдуна». Иллюстрация к повести Н.В. Гоголя «Страшная месть» (1874). По сюжету, во время свадьбы сына старый есаул Горобець выносит иконы, чтобы благословить ими молодых. Один из гостей казаков вдруг превращается в уродливого старика, отчего есаул догадывается, что перед ними колдун. С помощью икон нечестивца изгоняют.

 

Акустические проявления также были характерны и другим «нехорошим домам». Так, в 1813 г. в г. Курмыш Симбирской губернии невидимое существо также говорило самым тоненьким голосом, как будто голос слышали из-за стены кельи. И в проказах также была обвинена дворовая девка, «что находится в болезни» [12: 176–177].

Примечательно, что в приговоре «игра» в кикимору была названа «затейным народным обманом», влекущим за coбoй «соблазны». В действительности такая «игра» довольно часто фигурировала в делах и на страницах печати (мы не знаем на самом деле, насколько точны были газеты в «назначении» виновных, но обращаем внимание на сам факт наличия таких публикаций). В одном из дел Государственного архива Смоленской области (ГАСО) рассказывается о появлении в 1816 г. в Юхновском уезде Смоленской губернии «нечистого духа», также бросавшегося с печи вещами и отвечавшего на вопросы собравшихся «сиплым и косным женским голосом». Хотя и в этот раз в доме были отслужены молебны, в инсценировке обвинили четырнадцатилетнюю слепую девушку Евдокию Егорову и еще нескольких лиц [2: 201–212].

Интересно, что и сын Светланы Коневой Филип также был слепым. Согласно мифологическим представлениям, у слепого человека открывается потустороннее зрение – он начинает видеть вещи, недоступные простому смертному, а иногда это зрение сопровождается и сверхзнанием [26: 122]. С нашей точки зрения, можно предположить, что именно Филип был «медиумом» или фокальным лицом этого случая. С другой стороны, современная медицинская антропология выявила четкую корреляцию между диссоциативными симптомами (психо- и соматоформной природы), травматическими событиями в прошлом и одержимостью. Иными словами, одержимость можно считать культурно-специфическим способом выражения диссоциации, имеющей отношение к потенциально травматическим событиям [25: 141].

Мотив о неком человеке, который «сделал» (т.е. навел на дом проклятье), особенно, если ему в чем-то отказали хозяева, также довольно характерен для историй, связанных со случаями полтергейста («шумного духа»)⁶. Как сообщала газета «Мирское слово», в 1865 году в неком неназванном «небольшом городке, находящемся весьма недалеко от столицы»⁷ расположен дом, о котором по городу ходили дурные вести о посещении его «злыми духами». Побывавшие там говорили о том, что с печи «выбрасываются рукавицы» и другая хозяйская утварь, пустой ящик стола «звучал медью» и т. д. Все эти безобразия длились до тех пор, пока из дома не выгнали девушку, которая, как считалась, выставила с порога старуху-нищую, просившую у нее милостыню. Однако когда корреспондент «Мирского слова» Н. Курочкин через некоторое время приехал в город, то ему рассказали, что все странные приключения в доме – проделки нескольких распущенных мальчишек, которые забрались в подполье, где был расположен погреб, а также на печь и «производили там эти будто бы чудесные действия». Хотя были и те, кто считал, что дом и до той поры оставался прибежищем злого духа [13: 92–93].

Также по теме

В материале известный фольклорист Ольга Белова рассматривает два архивных свидетельства о «шумном духе» из Смоленской губернии, относящиеся к 1816 и 1927 годам. Явления полтергейста проявлялись довольно однотипно и вызывали интерес и доверие общества, что и давало почву для мистификаций и возможность эксплуатировать бытовавшие в крестьянской среде суеверия.

Е.Б. Смилянская называет такую модель «игрой с демоническим», отмечая, что на рубеже XVII и XVIII вв. образ беса приобретает «элемент сатиры и насмешки» и в народных действах, картинках и фольклоре ему придаются черты комического. Исследовательница обращает внимание, что оба вида игры – с сакральным и с демоническим получили одинаковую оценку синодальной власти – соблазн [22: 236–237]. По мнению О.В. Беловой, такие случаи роднит однотипный сценарий, при котором «группа сговорившихся лиц инсценирует действия нечистой силы в доме, привлекая таким образом внимание соседей с выгодой для себя».

При этом схожесть некоторых элементов таких розыгрышей («духи» называются по имени, бросают предметы, грязно бранятся или отвечают на вопросы, а также тяготеют к печи) с традиционными представлениями о домовом, ходячем покойнике, кикиморе или «икоте» О.В. Белова объясняет тем, что эти персонажи и особенности их поведения были известны устроителям «спектаклей» и брались ими в расчет [2: 201–212].

Лубок на тему обмана «В Петербурге места нет, едет в деревню дураков обманывать», 1870 год.

 

Все это давало почву для мистификаций и возможность эксплуатировать бытовавшие в крестьянской среде суеверия, вероятно, для разных сугубо «земных целей» [2: 207–208]. Например, имитировать явления полтергейста могли для получения определенной выгоды. Так, в деле Акилины Разницыной: крестьяне платили деньгами вымышленной «кикиморе» за «гадание» о пропавших деньгах хлебом, маслом, яйцами, медом, деньгами [11: 228].

В целом в народных представлениях обман регулярно соотносится со сферой магического и демонологического. При этом между «магическим» и «демонологическим» сюжетами в языковом пространстве нет строгой границы [14: 283]. И колдуны (т.е. в сущности обычные люди), и представители нечистой силы могут номинироваться в рамках одной модели действий демонологических персонажей, например, колдуны и кикимора. Кроме того, в народе обман воспринимался двояко. С одной стороны, как порождение нечистой силы, с другой, – выступал своеобразным способом противостояния злым силам [23: 317–324], в том числе сугубо человеческим. Так, действия Гришки Сакулина в анализируемом деле о подселении «кикиморы» в д. Собачья дора интерпретировались как ответ на обиду в том, что ему отказали в просьбе о пиве.

Также по теме

Мы уже рассматривали несколько архивных дел о проделках сверхъестественных персонажей удивительно напоминающих современные случаи полтергейста. На этот раз фольклорист Екатерина Кузнецова анализирует интересное дело о кикиморе, поселившейся будто бы в 1798 году в одной из деревень Орловской округи Вятской губернии.

Вероятно, одна из причин того, что люди в крестьянской среде прибегали именно к имитации действий нечистой силы как варианту обмана (в том числе в целях своеобразной мести обидчикам), связана с общими глубинными представлениями о вредоносности самой этой нечистой силы, подкрепленными книжно-христианским образом злого духа (выражаемые, например, в пословицах вроде «От бога дождь, от дьявола ложь» [7: 245], «Сказал бы Богу правду, да черта боюсь» [8: 230]). С другой стороны, это был в ряде случаев эффективный вариант мести за обиду и/или способ мошенничества с целью получения определенной выгоды, как, например, в деле Акилины Разницыной.

Примечания

1. То есть Собачий Дор, дор – селение среди леса. При этом можно встретить неверный вариант написания населенного пункта как Собачья Гора [22: 236–237].

2. Интересный момент, в деле написано «его зовут Дарьей», имя в виду нечистого духа. Далее же, по мере превращения в кикимору, дух приобретает женские черты и выгоняли из дома уже «её».

3. У слова голбец есть три значения: 1. Деревянная пристройка к русской печи в виде большого шкафа с дверцей, внутри с лестницей, ведущей в подполье. 2. Навес из досок у потолка между печью и стеной для сна, полати. 3. Подполье [6: 54]. Точно непонятно, что именно имелось в виду в тексте, но, вероятно, тут оно использовано в третьем значении, так как далее по тексту говорится о криках из подполья.

4. В деле это имя написано с одним п.

5. Т.е. сделать охранный магический круг.

6. Также он характерен и случаям одержимости или вселением икоты в кого-то из членов семьи [25].

7. Т.е. недалеко от г. Санкт-Петербург.

Библиографический список

1. Абевега русских суеверий идолопоклоннических жертвоприношений свадебных простонародных обрядов колдовства, шаманства и проч. – М.: Тип. Ф. Гиппиуса, 1786. – 326 с.

2. Белова, О.В. «Дело… о поселившемся будто бы… в доме нечистом духе» (1816 г.) и подобные ему казусы: опыт эксплуатации суеверий / О.В. Белова // In Umbra: демонология как семиотическая система: альманах. – Вып. 9. – М., 2020. – С. 201–212.

3. Бутов, И. С. Архивные свидетельства о «самовольных экзорцизмах» в Российской империи в XIX – первой половине XX века / И. С. Бутов, Н. В. Томин // Религиоведение. – 2020. – №2. – С. 62–76.

4. В доме Колотилова // Сибирская газета. – 1887. – №24–25. – С. 123.

5. Власова, М. Н. Кикимора / М. Н. Власова // Энциклопедия русских суеверий. – СПб.: Издат. дом «Азбука-классика», 2008. – С. 221.

6. Голбец // Вологодское словечко: школьный словарь диалектной лексики / отв. редактор Л.Ю. Зорина. – Вологда: Вологод. гос. пед. ун-т, 2011. – 344 с.

7. Даль, В.И. Толковый словарь живого великорусского языка / В.И. Даль. – СПб.; М.: Тип. М.О. Вольфа, 1881. – Т. 2. – 814 с.

8. Даль, В.И. Пословицы русского народа / В. И. Даль. – СПб.: Тип. М.О. Вольфа, 1879. – Т. 1. – 753 с.

9. Дилакторский, С. Очерк суеверия о домовом в среде простонародья Кадниковского уезда Вологодской губернии / С. Дилакторский // Вологжанин: лит.-науч. сб. / [изд. П. Дилакторского]. – Вологда, 1895. – С. 163–168.

10. Дмитриев, А.А. Чудовищный дом / А.А. Дмитриев // Исторический вестник. – 1901. – Т. 86. – С. 234–239.

11. Кузнецова, Е.А. Дело о кикиморе вятской: демонологический персонаж и социальный контекст / Е. А. Кузнецова // In Umbra: Демонология как семиотическая система. Альманах / отв. ред. и сост. Д.И. Антонов, О.Б. Христофорова. – Вып. 7. – М., 2018. – С. 223–248.

12. Куроптев, М. Чорт в городе Курмыше / М. Куроптев // Русская старина. – 1878. – Т. XXII. – С. 176–180.

13. Курочкин, Н. Легковерные люди / Н. Курочкин // Мирское слово. – 1871. – №6. – С. 92–93.

14. Кучко, В. «Вся неправда от лукавого»: о «магической» и «демонологической» мотивации в сфере лексики со значением обмана / В. Кучко // Антропологический форум. – 2016. – №28. – С. 276–286.

15. Левкиевская, Е.Е. Кикимора / Е.Е. Левкиевская // Славянские древности: Этнолингвистический словарь / под общ. ред. Н.И. Толстого. – М., 1999. – Т. 2. – С. 494–496.

16. Максимов, С. В. Кикимора / С. В. Максимов // Нечистая, неведомая и крестная сила. – СПб.: Товарищество Р. Голике и А. Вильворг, 1903. – С. 61–67.

17. Манасенина, Н. Кикимора / Н. Манасенина // Тропинка. – 1909. – №20. – С. 709–712.

18. Мариинск // Сибирский вестник. – 1887. – №106. – С. 1.

19. Никитина, А. В. Кикимора / А. В. Никитина // Русская демонология. – М.: Флинта, 2013. – С. 45–64.

20. Описание документов и дел, хранящихся в архиве Святейшего правительственного Синода. – СПб.: Синодальная типография, 1911. – Т. XXIII (1743). – 1119 с.

21. РГИА. Ф. 796. Оп. 24. Д. 335. По донесению преосвященного Устюжского, по возбужденному в Устюжской епархии делу о появлении в доме вдовы Ирины Коневы нечистого духа, 22 августа 1743 – 28 июля 1745 года. – 126 с.

22. Смилянская, Е. Б. Волшебники. Богохульники. Еретики. Народная религиозность и «духовные преступления» в России XVIII в. / Е. Б. Смилянская. – М.: Индрик, 2003. – 464 с.

23. Толстая, С.М. Семантические категории языка культуры: очерки по славянской этнолингвистике / С. М. Толстая. – М.: Либроком, 2010. – 368 c.

24. Указатель сюжетов-мотивов быличек и бывальщин // Мифологические рассказы русского населения Восточной Сибири / сост. и комм. В. П. Зиновьева. – Новосибирск: Наука, 1987. – С. 310–311.

25. Христофорова, О.Б. Одержимость в русской деревне / О.Б. Христофорова. – М.: Неолит, 2016. – 392 с.

26. Ясинская, М.В. Мифологические представления о глазах и зрении у славян М.В. Ясинская // Человек: Образ и сущность. Гуманитарные аспекты. – 2015. – №1. – С. 115–123.

27. Jawer M.A., Massullo B., Laythe B. and Houran J. Environmental «Gestalt influences» pertinent to studies of haunted houses // J. Soc. Psychical Res. – 2020. – №84. – Pp. 66–92.

28. Dagnall N., Drinkwater K.G., O’Keeffe C., Ventola A., Laythe B., Jawer M.A., Massullo B., Caputo G.B. and Houran J. Things That Go Bump in the Literature: An Environmental Appraisal of «Haunted Houses» // Front. Psychol. – 2020. – №11. – Pp. 13–28.

Выражаем благодарность Р.В. Соложеницыну за помощь в расшифровке текстов архивных дел.

Опубликовано: Бутов И. С. «Игра в кикимору»: затейный народный обман в сфере демонического в XVIII–XIX вв. / И. С. Бутов, Н. В. Томин // Религиоведение. – 2023. – №4. – С. 71–79. https://doi.org/10.22250/20728662_2023_4_71