Предание про Яшукову гору: между реальностю и вымыслом

В число народных преданий второй части трилогии «В глубине Полесья», художественно обработанного Якубом Коласом, нужно причислить и рассказ об Яшуковой горе

Якуб Колас в своих прозаических и поэтических произведениях часто использовал устнопоэтическое творчество своего народа, заимствовал народные сюжеты, а многие книги писателя насыщены описанием быта простого человека, со всеми обстоятельствами его внешнего и внутреннего мира. Народное творчество использовалось белорусским классиком и передавалось читателям подробно, на достойном уровне, иногда с новым художественным звучанием, однако учитывая белорусскую фольклорную традицию. Именно поэтому произведения Якуба Коласа можно использовать как дополнительный источник в этнографических исследованиях. Неслучайно исследователи творческой деятельности Якуба Коласа отмечали, что практически все материалы, записанные Константином Мицкевичем как этнографом-любителем, были использованы в его художественных произведениях. Этнографические материалы не стали чем-то случайным, а наоборот сыграли важную роль в формировании мировоззрения писателя и становлении его творческого таланта [10: 30].

В трилогии Якуба Коласа «На росстанях» есть ряд народных мотивов, легенд, которые хорошо зафиксированы и вписаны в художественное полотно романа. В число народных преданий второй части трилогии «В глубине Полесья», художественно обработанного Якубом Коласом, нужно причислить и рассказ об Яшуковой горе. Чтобы представить сюжет устнопоэтического произведения о сакральном локусе, содержащегося в «полесской повести» в обработке белорусского классика, процитируем приличный отрывок текста:

- Минуем Яшукову гору, половина дороги останется, – заговорил дядька Роман.
- А далеко ли до Яшуковой горы?
- Версты три.
- Скажите, почему эта гора Яшуковой называется?
- Да ее у нас давно уже так называют. Рассказывают люди разные басни, а в точности никто не знает. Тут, говорят, похоронен пан Яшук.
- Почему же его похоронили в глухом лесу? – допытывался Лобанович.
- Да так, тут ему помереть пришлось.
- Как же он умер?
Лобанович давно, как только приехал в Тельшино, слыхал название этой горы. Но ему не удалось узнать ее историю-легенду, хотя он и не раз расспрашивал о ней у местных крестьян. Теперь же снова пробудилась в нем охота, а вместе с тем и надежда услышать об этой горе.
- Э, пане учитель, не стоит перед ночью и вспоминать о нем. Лихой был это пан, ну, так люди говорят. Да и смерть его тоже не людская была. Вот что старые люди о нем рассказывают. Было здесь когда-то имение, а этот лес и болота принадлежали этому имению. А в имении жили паны. И переходило оно от одного пана к другому. Всякие были паны – и добрые и лихие. Последний из их роду-племени и был пан Яшук, да такой выродок, насильник, что и свет не видел такого. Измывался над людьми, до смерти засекал их плетьми и такие выделывал штуки, что наконец и земле стало тяжко носить его. Люди терпели, думали – если терпеть, легче от этого будет, ну конечно и боялись пана. Но порой и дерево не выдержит и сбросит сук, чтобы пришибить человека. На свете есть мера всему. И на этот раз так было. А пан этот только и делал, что либо людей истязал, либо гулянки устраивал, сгоняя девчат и молодиц, либо на охоте пропадал. Да так и пропал на одной охоте. Кончилась охота, сбор трубить начали, собрались паны, а пана Яшука нет и нет. Искать начали, народу еще больше согнали. А тут вдруг буря такая поднялась, что лес крошился и стонал. И догадались люди, что пан, верно, повесился, а то с чего же началась бы такая буря? И только на третий день нашли пана. Висел пан Яшук между двух старых осин. Деревья толстенной веревкой из лозы перевиты были, а на этой веревке качал ветер посиневший труп пана Яшука. Тут и похоронили его, и курган над ним насыпали. Над болотом, если заметили, горка такая продолговатая тянется. На этой горке и курган есть небольшой. Вот и стали люди гору эту называть Яшуковой горой. За долгое время многое на свете произошло. А правда это было или нет – не знаю [13].

Однако, прежде чем попасть в трилогию «На росстанях», молодым творцом было зафиксировано народное предание в собственной фольклорной тетради «О крестьянских постройках» (Деревня Люсина, Минской губернии, Пинского уезда Хотыничской волости)¹. Эта тетрадь включала девятнадцать рукописных страниц, где было дана общая характеристика местности, а также описан быт и занятия местных жителей. Фольклорные заметки носят описательный характер, однако имеют некоторую научную ценность, поскольку содержат этнографический материал конкретной местности. Начинаются записи с определения административно-территориальной принадлежности деревни Люсино и географического положения поселения, которое рассматривается достаточно подробно, а также описывается ландшафт и водные объекты в околицах деревни, упоминаются топонимические названия местных возвышенностей. Простым упоминанием возвышенностей описания не заканчиваются, а наоборот, автор предлагает читателю полное изложение народных представлений о конкретных объектах: «…Наивысшая точка этой гряды находится в семи верстах от деревни, по дороге в ближайшее селение Мальковичи. Она носит название Яшуковой горы. Гряда холмов, появляясь далее к югу, образует так называемую Шведову гору. Относительно этих гор никаких документов в виде сказаний не сохранилось. Правда, о Шведовой горе говорят, что здесь когда-то проходил швед с войском. Относительно Яшуковой горы сохранились два предания. Одно предание говорит, что на этой горе был бой между шведами и князем Яшуком и что последний был убит и похоронен там, отчего и самая гора получила название Яшуковой горы» [4: 406].

Авторы основательного издания «Сакральная география Беларуси» Ирина Климкович и Людмила Дучиц также упоминают аналогичный сюжет первого предания о Яшуковой горе, подтверждая записи молодого тельшинского учителя, а в будущем известного белорусского писателя Якуба Коласа [3: 328]. Зафиксированное Константином Мицкевичем предание о Яшуковой горе является весьма типичным, свидетельствующем о событиях Северной войны, что были объективированы с помощью элемента культурного ландшафта. Более того, это свидетельствует о том, что местная фольклорная (коллективная) память сохранила воспоминания о шведском нашествии. Исследователи отмечают, что фольклорные «комментарии» относительно безусловно исторических объектов, по мнению местных жителей, очень скромны, носят характер объяснения-констатации [5: 81]. Легенда, записанная Якубом Коласом, также является подобным примером. Единственное, что отмечается, – это имя убитого Яшука, но при этом никакие обстоятельства его смерти не упоминаются. Важно отметить, что сразу две возвышенности связываются со шведами и их пребыванием в окрестностях деревни Люсино. Однако что-то более конкретное о присутствии здесь шведской армии и ее сражении с местным паном неизвестно. Можно высказать предположение, что один топонимический объект с легендарной историей мог повлиять на другой, в результате чего оба холма стали ассоциироваться со шведами. Подобный пример взаимовлияния можно заимствовать даже из окрестностей деревни Люсино, где наименованием Телешов дуб была названа речка, протекавшая в четырех верстах от поселения². Во времена Якуба Коласа через Телешов дуб (правый приток Цны) был построен мост, а воды было столько, что человек мог утопиться. Сейчас от этой реки не осталось и следа, а ее название перенесено на окружающую местность возле Яшуковой горы, где растет большой дуб [2: 47]. Первоначально же топонимическое название Телешов дуб также могло относиться к растительному локусу. Упоминание о событиях Северной войны имеются и в легенде о шведском броде в деревне Любашево Ганцевичского района, согласно которому местный дед Любаш уничтожил шведское войско, заведя его в непроходимый брод [3: 283]. Таким образом, все приведенные легенды действительно показывают, что шведские солдаты ходили по территории сегодняшней Ганцевщины, а память о них сохранилась до нашего времени.

Не меньшее внимание следует уделить содержанию второй легенды о сакральном объекте, что также встречается в фольклорных записях «О крестьянских постройках» молодого учителя, который лишь немного похож на сюжет, содержащийся в трилогии: «Где-то в десяти верстах от Люсина был богатый «двор», т.е. помещичья усадьба, куда и ходили люсинцы отбывать панщину. Никаких остатков от этого двора не сохранилось, если не принимать в расчет бугра земли да груды камней. В эту усадьбу приезжал какой-то безродный пан Яшук. Этот пан был большой ловелас, ухаживал за «девками» и молодыми бабами, что вызвало неудовольствие среди многих парней. Яшук был большой чудак, гуляка, страстный охотник. Он увлек одну красавицу-крестьянку, на которой хотел жениться панский лакей, а потом бросил ее с ребенком. Та с горя бросилась в речку и потонула. Однажды была охота. На пана Яшука выскочил дикий кабан. Пан выстрелил в него, но промахнулся. А кабан нарочно бежал медленно, выбирая «прогалины» – места, скудно поросшие кустарником или деревьями. Пан пустился верхом на лошади вдогонку. Долго он бежал, «отбился» от людей, заехал в незнакомый лес. Кабан вдруг пропал, точно провалился в землю. А в это время надвигалась ночь. Пан не знал, куда идти. Пробовал трубить и кричать, никто не отзывался. Вдруг ему почудилась песня. Что он там увидел, как провел ночь, об этом не упоминается. Но когда спохватились и стали искать пана, то его нашли повешенным на дереве. В рассказе не упоминается, какими судьбами пан очутился на дереве» [4: 406–407].

Появление кабана в сюжете народного предания можно связывать с призраком, который увидел пан Яшук. Часто в быличках упоминаются случаи, когда человек начинает блуждать из-за того, что ему чудится какое-то животное, которое уводит его в неизвестное место. Итогом того, что человек идет за призраком животного и становится ситуация блуждания. Причем довольно часто в таких быличках присутствует призрак барана: «Выртався я колысь зымою до дому на санках. А жыву ж я на хуторы. Ну и як осталось мни до хаты вырсты дви, я заблудыв. Колысыв, колысыв я по полю, аж з коня шум став опадаты. И тут я оглянувся. Аж на санках у мынэ баран лыжыть. Тогды я хрыстытыся почав. А баран як побачыв гэто, то засмыявся чоловиччым смихом и пропав. И зразу я тогда дорогу до дому нашов. На другый дэнь подывывся на колеи, як я йиздыв и побачыв, що я всё по кругу колысыв. Якоесь нычысто водыло»⁴. Тоже самое в предании о Яшуковой горе произошло и с паном Яшуком, который «отбился» от людей, заехал в незнакомый лес». Он попал в пространство нечистой силы, поэтому заблудился и не мог выбраться из незнакомого места. При этом призрак в быличках, как правило, через некоторое время исчезает, что и произошло в сюжете предания о Яшуковой горе.

Более того, устнопоэтическое произведение о сакральном объекте упоминает пана Яшука, найденного повешенным. Довольно часто в местах, где кто-нибудь повесился, люди начинают блуждать, их начинает «водить» неведомая сила. Об этом ярко свидетельствуют полевые этнографические записи:

«[А есть места где пугает?] У нас тут адно ёсць месца ў лесе. Ну, дак ета расказывалi людзi. Ну, я па наслышке эта чула. Што там павесiўся… Некалi пан быў у Абадоўцах. Дык ён павесiўся на гэтым барку. Дык вот там блуднае месца. Там ужо ходзiм, i такое чыстае – барок. Чыстае, там баравiкi сiльна хорошо рослi. Абязацелна запутаешься i нiкак не выйдзеш! Нешта з галавой зробiцца i ўсё. Я i сама там плутала на гэтым месцы. [А где это?] Далёка! Аж туда, пад Альшынку. Пад Альшынкай. Там была панскае памесце. [А какая там еще деревня?] Тады далей – Iльянскiя хутары. Там была арандатарка панi. Каля гэтай арандатаркi, на бару»³.

Вообще места убийств или суицидов в белорусской народной культуре считаются плохими и довольно опасными. Чаще всего самоубийц или людей умерших неестественной смертью хоронили на перекрестках, в болотистых местах, в канавах, окружающих кладбище. В некоторых случаях на могилы таких умерших насыпали большой курган и бросали валежник или камни. И как тут не вспомнить слова дядьки Романа, рассказавшего Лобановичу в трилогии «На росстанях» про смерть пана Яшука: «Тут и похоронили его, и курган над ним насыпали. Над болотом, если заметили, горка такая продолговатая тянется. На этой горке и курган есть небольшой. Вот и стали люди гору эту называть Яшуковой горой» [13].

Таким образом, народное предание про Яшукову гору может быть связано с мотивом блуждания, который читается через анализ содержания аутентичного устнопоэтического произведения, зафиксированного молодым Константином Мицкевичем в начале ХХ века. Причем после художественной обработки предания Якубом Коласом в «На росстанях» мотив блуждания практически исчез и сменился внезапным исчезновением пана Яшука.

Следует подчеркнуть, что сюжеты легенды о Яшуковой горе в фольклорных записях и полесской повести «В глубине Полесья» хоть и имеют определенное сходство, но все же больше различий. В связи с этим любопытное обстоятельство заметил в одном из своих исследований трилогии литературовед Алексей Ненадовец, анализируя упомянутое историческое предание, содержащееся в романе Якуба Коласа. Он отмечает, что устнопоэтическое произведение о Яшуковой горе Якуб Колас сознательно усилил фольклорными особенностями. Это относится к моменту смерти пана, когда злобный угнетатель был повешен между двух осин, которые в народном сознании связывали с проявлениями злых духов и поэтому назвали дьявольским деревом [8: 44]. Такой мотив может перекликаться с этиологическим мифом об осине, на которой, согласно народным представлениям, повесился Иуда, и отныне листья на ней дрожат, даже когда нет ветра [11: 28]. Развивая мысль исследователя, отметим, что писатель обострил социальную борьбу в народном сюжете, где противопоставляется пан и простой народ. В художественном описании легенды читается образ пана-насильника над простым народом, который издевался над людьми, забивал до смерти плетками, но этот сюжет не характерен для народного предания, зафиксированного самим Якубом Коласом в этнографическом очерке. Таким образом, становится очевидным, что предложенный мотив предания был придуман самим автором и свидетельствует о художественной обработке устнопоэтического произведения. Белорусский классик наполнил народное предание новыми художественными элементами, которых не было в реальных рассказах жителей деревни Люсино нынешнего Ганцевичского района. Кстати, истоки появления такого мотива можно увидеть из мнения Константина Мицкевича о содержании народного предания еще в собственных ранних фольклорных записях, в которых отмечается, что «другое предание сохранилось подробнее и отзывается большею современностью, захватывая эпоху крепостного права» [4: 406].

Из сюжета народного предания, записанного Якубом Коласом, смерть пана Яшука произошла из-за того, что он заблудился, когда решил последовать за призраком кабана. Кончина пана объясняется мифологическим контекстом легенды и связана с проявлением нечистой силы, которая увела Яшука в незнакомый лес. Однако в устнопоэтическом произведении внимание обращается также на нарушение Яшуком морально-нравственных ценностей, когда гуляка и заядлый охотник бросил девушку-крестьянку на руках с маленьким ребенком, что привело к самоубийству последней. Этот случай в глазах крестьян-полещуков мог тажке быть справедливой причиной смерти пана. В свою очередь, в повести «В глубине Полесья» смерть Яшука выступает как наказание за горе, причиненное простому народу, ибо как пишет Якуб Колас, «на свете есть мера всему». Отсюда следует, что переработанное предание в трилогии «На росстанях» имеет яркую окраску социального конфликта.

Расхождения между аутентичным вариантом предания и художественно обработанным Якубом Коласом устнопоэтическим произведением также можно объяснить композиционным построением всей трилогии «На росстанях». Именно легенда о Яшуковой горе в начале второй книги трилогии имеет важное значение для раскрытия идейно-тематического содержания произведения. В первой книге трилогии Якуб Колас показывает относительно спокойную жизнь полесской деревни в начале ХХ века. Однако во второй части исторического романа автор рисует иную картину деревенской жизни. По мере раскрытия содержания второй полесской повести становится понятно, что на Полесье не так все спокойно, как кажется на первый взгляд. Подъем революционных настроений в начале ХХ века в Российской империи влияет на готовность определенной части крестьянства взяться за защиту своих прав, как это пытается сделать в произведении Аксен Каль. Содержание легенды дает нам понять, что где-то в глубине крестьянской души веками скрывается обида, а в народной памяти живет легенда о мести крестьян жестокому пану Яшуку [12: 32].

Несмотря на различия в содержании и сюжете аутентичного предания и художественно обработанного устнопоэтического произведения, необходимо обратить внимание на концовку, которая в обоих вариантах подачи народной легенды практически идентична. Концовка описывает смерть пана Яшука, которая отмечена тем, что поднялась буря, а это свидетельствует о насильственной гибели. Именно этот момент остался неизменным в художественном произведении и подробно разъясняется в фольклорном очерке молодого писателя-этнографа К. Мицкевича особенностями верования белорусских крестьян: «Нужно еще добавить к этому рассказу, что поднялась буря в лесу, когда повесился пан Яшук. Это замечание в глазах полешука имеет глубокий смысл: оно доказывает ту мысль, то верование полешука (да кстати и всего простого народа нашего края), что бури происходят оттого, что кто-то умер насильственной смертью – удавился, утонул и т.п.» [4: 407]. Очень интересное замечание, т.к. согласно народным поверьям, ветер (или в данном случае буря) связывался с тем миром и его считали пристанищем для демонов и духов. Сильный продолжительный ветер, особенно в солнечную погоду, указывал на насильственную и преждевременную смерть человека, чаще всего утопленника или висельника. Ветер тогда, согласло поверьям, возмущенный преждевременностью смерти, хочет выплюнуть первого из воды, а второго – вырвать из петли [1: 80–81].

Важно отметить, что на основе народных преданий о Яшуковой горе еще во время учительства Константин Мицкевич написал рассказ в стихах, который, к большому сожалению, не сохранился до наших дней. Об этом сохранились воспоминания самого народного поэта Беларуси: «Может и хорошо, что та писанина не сохранилась. Судьба Лобановича вобрала в себя задумку «Одного из сотни». Это должно быть прозаическое произведение. Я вел героя Сошкина от семинарии и дальше в жизнь. Вошел в «полесские повести» один рассказ, ранее написанный в стихах. Помнишь, дядька Роман рассказывал Лобановичу о Яшуковой горе?» [6: 79–80]. Больше никаких свидетельств писатель не оставил, но можно предположить, что по содержанию поэтический рассказ был очень похож на прозаическое описание народного предания в «полесских повестях».

Яшукова гора до сих пор известна в Люсино и ее окрестностях, а этот топоним активно используется местными жителями. Кроме того, в 2019 году был поставлен памятный знак в урочище Яшукова гора⁵, который состоит из двух валунов, к одному из которых прикреплена шильда с текстом. Это свидетельствует о легендарности места не только для люсинцев (шире для жителей Ганцевиччины), но и для разных путешественников. Нельзя не отметить и то, что местные жители сейчас рассказывают о Яшуковой горе: «Гаварылі що золотую кібітку да там закапалі. Так быў малы мужык ходзіў с хлопцамі копав, думалі найдуць тую кібітку… Ну нейкі Яшук кажа, мо пан быў нейкі Яшук і назвалі Яшукова гара. І ў пана таго наверна была тая кібітка. А ці праўда было ці не праўда – не знаю»⁶. У жителей Люсино сакральный локус ассоциируется не только с местом, где отдыхал и писал Якуб Колас, но и как пригорок, где было захоронено золото: «[А што пра саму гару гаварылі?] Ну гаварят какой-та Яшук был такой. Там гаварілі што павозка золата закопаная, такая легенда ішла. Ну храбряцы хлопцы былі такія маладыя: “Мы ткапаем!”, знаеш вот такое во. Ну эта легенда такая, праўда этаму ці няпраўда. І ў чэсць таго Яшука назвалі эту гару – Яшукова гара. Эта ж даўно было, эта яшчэ дажэ пры Польшчы, палякі тут жа былі…»⁷. Между тем холмы/горы, где было закопано золото, по мнению местных жителей, также часто ассоциируют со шведами и другими чужеземцами: «А во Шведава гара! Шведамі яна насыпана. Када ішла вайна, ішоў швед, і кажды, гавараць, ну шлём, па шапцы насыпалі – і гару насыпалі. Тут убіты глаўны іхны. І ён умураваны сярод гары гэтай. І тут жа дзе-то ёсць і вароты. Дзверы, да. Ёсць. Але ніхто не знаіць. Дзверы на васток. Тут какая-та пасловіца дзедава: бочку золата (дастанеш), еслі на бычку, на трэцячку з’едзеш у Вільна за тры часы, і прыедзеш. Золата тады. І каму-та дажа прыснілася. Відзеў, як гэта кацілася, шар какой-та. Якое-та зданне. Са Шведскай гары на Крушыну… Гэта цяперака разаралі, а вот як раз проці гары вот так во нізіна была, Крушыннік. Я шчэ на пасту ганяла, дак там лужына цэлае лета стаяла. І там бралі зямлю, насыпалі. Яна насыпаная» [9: 250]. Не исключено, что на сюжет предания о золоте, закопанном паном Яшуком, повлияло отождествление Яшуковой горы со шведами. Может быть так, что в результате смешения разных версий легенды и некоторой трансформации народного эпоса, появился новый сюжет про возвышенность.

Таким образом, предание о Яшуковой горе было не только зафиксировано Константином Мицкевичем в собственном этнографическом очерке о деревне Люсино, но и по-мастерски переработано и включено в одну из частей так называемых «полесских повестей». Поучилось чрезвычайно интересно, когда один писатель оставил рукописную запись аутентичного фольклорного сюжета предания и художественно обработоное устнопоэтическое произведение. Именно это обстоятельство позволяет понять и выкристаллизовать первоначальный сюжет народного предания, а также его художественную обработку самим Якубом Коласом. Народная легенда о Яшуковой горе описывает исчезновение пана Яшука, которое можно связывать с проявлением нечистой силы и мотивом блуждания. Однако сегодня среди жителей Люсино существуют другие предания о Яшуковой горе, что явились результатом трансформации устной поэзии о сакральном объекте.

Примечания

1. Согласно последнему сборнику произведений Якуба Коласа, в комментариях к тому №6 указано, что этнографический очерк учителя Мицкевича был подготовлен по поручению Ф. Кудринского (бывшего преподавателя известного писателя в Несвижской учительской семинарии), который работал в Северо-Западном отделе Русского географического общества в Вильно [4: 565].

2. Кстати, топонимическое название Телешов дуб стало основой художественного перевоплощения в трилогии «На росстанях» деревни Люсино в Тельшино, где в 1902–1904 годах преподавал молодой Константин Мицкевич.

3. ФФМ УНЛБФ БГУ. Ф. 1. Оп. 10. П. 1. Зап. Кухарчук Антонина Петровна в 1977 г. от Михальчука Павла Кузьмича, 79 лет, д. Босяч Кобринского р-на Брестской обл.

4. Записал И. Бутов в 2018 году от Вяжевич Зинаиды Николаевны, 1934 г. р., д. Судники Вилейского р-на Минской обл.

5. Установлен памятный знак благодаря деятельности бывшего депутата Палаты представителей Национального собрания Республики Беларусь 1-го, 2-го, 3-го созывов, депутата Верховного Совета Республики Беларусь 13 созыва Александра Свирида, который является уроженцем с. Нача Ганцевичского р-на.

6. Записали А. Крыжевич, Е. Гапоненко в 2021 году от Сенюкович Софьи Семеновны, 1953 г.р. в д. Люсино Ганцевичского р-на Брестской обл.

7. Записали А. Крыжевич и Е. Гапоненко в 2021 году от Железного Ивана Николаевича, 1940 г.р. в д. Люсино Ганцевичского р-на Брестской обл.

Литература

1. Валодзіна, Т. Вецер / Т. Валодзіна, Л. Дучыц, У. Лобач // Беларуская міфалогія: Энцыклапедычны слоўнік. – Мінск: Беларусь, 2004. – С. 80–81.

2. Вярэніч, В. Л. Тапанімічныя назвы ў трылогіі Якуба Коласа «На ростанях» / В. Л. Вярэніч // Каласавіны: тэз. дакл. і паведамл. навук. канф., прысв. 107-гадавіне з дня нар. народнага паэта Беларусі Якуба Коласа і 30-годдзю адкрыцця музея песняра / АНБССР, Літ. музей Я. Коласа; склад. М. Д. Мацюх; рэдкал.: З. М. Камароўская (адк. рэд.) [і інш.]. – Мінск, 1989. – С. 42–53.

3. Дучыц, Л. Сакральная геаграфія Беларусі / Л. Дучыц, І. Клімковіч. – Мінск: Літаратура і мастацтва, 2011. – 382 с.

4. Колас, Я. Збор твораў у 20 т. Т 6. Апавяданні (1925–1951), раннія празаічныя творы (1900–1906), пераклады (1907) / Я. Колас; рэд. тома С. А. Андраюк, Т. С. Голуб; падрыхт. тэкстаў і камент. К. А. Казыра, В. У. Карачун, А. І. Шамякінай; Нац. Акад. Навук Беларусі, Ін-т мовы і літаратуры імя Я. Коласа і Я. Купалы. – Мінск: Беларуская навука, 2009. – 574 с.

5. Лобач, У. Феномен вайны ў мiфапаэтычнай карцiне свету беларусаў / У. Лобач // Беларускі фальклор: матэрыялы і даследаванні: зборнік навуковых прац / Нац. АН Беларусi, Цэнтр даслед. беларус. культуры, мовы і літ., Філ. Ін-т мастацтвазнаўства, этнаграфіі і фальклору імя Кандрата Крапівы; [рэдкал.: М. П. Антропаў, А. М. Боганева, Т. В. Валодзіна (гал. рэд.) і інш.]. – Мінск: Бел. навука, 2014. – Вып. 1. – С. 58–91.

6. Лужанін, М. Колас расказвае пра сябе / М. Лужанін. – Мінск: Беларусь, 1964. – 324 с.

7. Люсіна [Фотогалерея] // Адметнасці Беларусі, Літвы, Падляшша [Электронный ресурс]. – Режим доступа: https://radzima.org/be/fota/52926.html. – Дата доступа: 01.05.2020.

8. Ненадавец, А. М. Легенды і паданні ў трылогіі Якуба Коласа «На ростанях» / А. М. Ненадавец // Каласавіны: Матэрыялы навуковай канферэнцыі, прысвечанай 120-годдзю народнага паэта Беларусі Якуба Коласа / склад.: Г. І. Зайцава, М. Н. Даніловіч. – Мінск, 2003. – С. 40–45.

9. Полацкі этнаграфічны зборнік / уклад., прадм. і паказ. У. А. Лобача. – Вып. 2: Народная проза беларусаў Падзвіння. У 2 ч. Ч. 1. – Наваполацк: ПДУ, 2011. – 292 с.

10. Сабаленка, Э. Р. Этнаграфічная спадчына Якуба Коласа / Э. Р. Сабаленка. – Мінск, «Навука і тэхніка», 1969. – 132 с.

11. Салавей, Л. Асіна / Л. Салавей // Беларуская міфалогія: Энцыклапедычны слоўнік. – Мінск: Беларусь, 2004. – С. 28.

12. Тамашова, Л. Ф. Вывучэнне трылогіі «На ростанях» у школе. 2-е выд. / Л. Ф. Тамашова. – Мінск: Народная асвета, 1969. – 124 c.

13. Колас, Я. На росстанях. Трилогия / Я. Колас [Электронный ресурс]. – Режим доступа: https://knihi.com/Jakub_Kolas/Na_rosstaniach-rus.html#chapter2. – Дата доступа 15.01.2020.

Об авторе: Крыжевич Александр Сергеевич, старший научный сотрудник Государственного литературно-мемориального музея Якуба Коласа.

Доклад представлен в заочной форме для конференции «Таинственная Беларусь VII» (г. Минск, 17 апреля 2021 года).