«Злой дух» в следственном процессе: переславское дело о Луке Синявине

В ноябре 1828 года в сторожке рядом с музеем ботика Петра I в селе Веськово близ города Переславля начали происходить необъяснимые события: сторожу, отставному матросу Луке Синявину, и его семейству по ночам стали слышаться стук падающей и летящей в стены посуды, крик, свист и смех, срамные песни, неизвестно кем исполняемые, и «являлись разныя буйства поругание и удары, наносящия от бросания горшков, досток и других вещей» [Л. 10]¹. Слухи о том, что в сторожке при ботике Петра I завелся «нечистый дух», заинтересовали переславского земского исправника Сухорукова, который довел сведения до уездного стряпчего Кузьминского. Стряпчий счел необходимым передать дело в земский суд. Следственное дело о Луке Синявине было найдено в фондах двух региональных архивов: Владимирского и Ярославского [ГАЯО. Ф. 266. Оп. 1. Д. 65; ГАВО. Ф. 121. Оп. 1. Д. 181]².

Следственные дела с подобной мифологической коллизией – нечистая сила в доме беспокоит хозяев – почти не рассматривались исследователями российских дел о «суевериях».

Следственные дела с подобной мифологической коллизией – нечистая сила в доме беспокоит хозяев – почти не рассматривались исследователями российских дел о «суевериях». В центре внимания, как правило, находились так называемые колдовские процессы, традиционно начинавшиеся с доноса пострадавшего или его представителя и построенные на допросах колдуна и его жертв о причастности обвиняемого к колдовской практике и ее негативным последствиям³. Дела о «домашних духах» – категории персонажей, достаточно хорошо изученной фольклористами [Померанцева 1975: 92–117; Криничная 1993а; Криничная 1993б; Криничная 2004: 26–221; Левкиевская 2000: 96–161; Левкиевская 2009; Кузнецова 2000], – либо публиковались с краткими комментариями, либо упоминались лишь в качестве примера в крупных монографиях о преследовании колдовства и суеверия в России [Козлова 2003; Семевский 1885: 272–280; Синод 1911: 425–427; Куроптев 1878; Смилянская 2016: 200–201].

Исключение составляет статья американской исследовательницы В. Кивельсон, посвященная микроисторическому анализу чухломского следственного дела 1636 г. о «пущем ведуне» Митрошке Хромом [Kivelson 2013: 315–330]⁴. Через призму одного наиболее яркого и не совсем обычного для этого времени случая автор рассматривает основные черты московских колдовских процессов XVII в. Необычной для подобных дел является исходная мифологическая коллизия: изветчик – чухломской помещик Григорий Горихвостов – обвиняет крестьянина Митрошку Хромого в насылании в его дом нечистого духа, разгулявшегося в имении помещика «в горниченке в задней» (цит. по [Козлова 2003]). В тексте дела встречаются и другие демонологические мотивы: Митрошка якобы насылает нечистого духа на чужую лошадь и коров своих племянников, вселяет нечистого духа в жену местного священника и т. д. Приводя высказывания разных участников чухломского процесса, В. Кивельсон обращает внимание читателя на различие в интерпретации действий колдуна: большинство обвинений в адрес Митрошки, выдвинутых Горихвостовым и его сыном, были опровергнуты «пострадавшими» крестьянами и местным священником, которые на допросах говорили о Митрошке как о знахаре, известном скорее своей лечебной практикой. Например, Горихвостов объясняет внезапную болезнь и беснование супруги попа Луки как результат магических действий Митрошки, тогда как сам священник на допросе вспоминает о том, что Митрошка помогал его жене исцелиться, давая ей отвары трав. Объясняя этот парадокс, В. Кивельсон замечает, что та или иная оценка практики местного колдуна могла зависеть от точки зрения свидетеля и истории личных взаимоотношений колдуна с допрашиваемым⁵.

Это дает интересный ракурс в анализе показаний участников следственного дела и позволяет поставить вопрос о зависимости выбора интерпретации событий, выстраивания того или иного мифологического нарратива от социального фактора⁶.

Следственное дело о Митрошке В. Кивельсон рассматривает как традиционный колдовской процесс, что вполне оправдано: в чухломском деле внимание следователя сосредоточено на действиях самого колдуна (их подробно описывает изветчик, они же составляют предмет интереса следователя на допросах предполагаемых жертв) и на способах получения магических знаний (о чем под пытками спрашивают самого Митрошку).

В деле о Луке Синявине специфична не только исходная ситуация, редкая в судебной практике того времени, но и работа следствия с ней. В поздних (конец XVIII – первая половина XIX в.) следственных делах с подобной коллизией в центре внимания оказываются действия самого «злого духа» в доме – о них теперь спрашивают свидетелей. В протоколах допросов мы получаем большое количество описаний личных встреч со сверхъестественным, анализ которых будет представлен в настоящей статье.

Цель статьи – реконструировать фрагмент локальных демонологических представлений крестьян и горожан Переславской округи XIX в. о домашнем вредоносном духе на материале дела о Луке Синявине. При анализе мифологических нарративов в текстах показаний я учитываю функцию того или иного мифологического мотива в контексте показаний и его интерпретацию следствием. Также я попытаюсь реконструировать точку зрения представителей власти и разных групп участников следствия на происходящие в сторожке «необъяснимые явления». В центре внимания будут находиться модели интерпретации исходного случая, для характеристики которых я воспользуюсь оптикой и терминологией Л. Дег и Э. Вашони (теория остенсивной коммуникации) [Дег, Вашони 2018]. В ходе анализа следственного дела о Луке Синявине, я отвечу на следующие вопросы: что через этот случай можно узнать о локальных демонологических представлениях и особенностях социальных взаимоотношений жителей этого пограничного (между городом и деревней)⁷ пространства Переславской округи первой половины XIX в.? Как случай со злым духом встраивается в законодательные рамки этого времени, и как в соответствии с выбранной интерпретацией событий производится следствие?

Местная власть и слухи о «злом духе»

Дело началось 4 февраля 1829 г. с отношения уездного стряпчего Кузьминского в Переславский земский суд. Содержание этого и последующего (предложения земского исправника Сухорукова от 6 февраля) документов отображает ход предварительного следствия, проведенного исправником до передачи дела в земский суд.

В январе 1829 г. «правящий должность исправника титулярный советник» [Л. 3] Сухоруков узнал «по слухам»⁸, что «в сторожевской при ботике Его величества государя императора Петра Перваго избе якобы завелся с ноября месяца прошедшаго 1828 года нечистой дух» [Л. 5]. Слухи о нечистой силе в сторожке исправник оценил вполне однозначно: «каковыя слухи находя с своей стороны сколько несовместными событию, столько и предосудительными, я обстоятельство сие относил к одной народной молве» [Там же] (здесь и далее выделено мной. – Е.К.). Несмотря на недостоверный характер сведений (высказывание о злом духе для исправника явно было лишено референции, см. оценочное определение «народная молва», снижающее степень достоверности), их распространение он счел «предосудительным» и решил начать первичное расследование.

Проезжая «по делам службы» через село Веськово 23 января, он подозвал матроса и получил от него первые свидетельские показания: «матрос Лука Васильев Синявин объявил мне, что у него в доме в ночныя времяна невидимо кто производит пляски, свист, крик и другия неблагонамеренныя действия, бросая [предметы] в бывающих для охранения казеного ботика сторожей, нанося чрез то вред, и что он, Синявин, с семейством своим все сии неистовства полагает произходящими от злаго духа» [Л. 5–5 об.]. В первичном сообщении – слухах и первых показаниях Луки Синявина – действия, происходящие ночью в сторожке, однозначно приписываются мифологическому персонажу. В разговоре матроса и исправника впервые сталкиваются две модели интерпретации. Мотивацию своих дальнейших действий исправник описывает так: «почему я, стараясь достоверно узнать истину сего произшествия, совершенно для меня непонятнаго, а паче открыть в сем случае виноватых, приказал старосте села Вескова послать в означенную сторожевую избу сторожей» [Л. 5 об.]. В стремлении исправника «достоверно узнать истину сего произшествия» и «открыть в сем случае виноватых» прочитывается не просто сомнение в реальности злого духа, но абсолютная уверенность в том, что описываемые Лукой действия были совершены человеком.

Сухоруков решил провести серию «испытаний» для разоблачения притворщика. Испытания проходили в разных условиях: как в присутствии жителей сторожки, так и без них (на ночь их специально отправляли в село Веськово). Так, сначала в сторожку Луки старостой села Веськово были командированы крестьяне того же села, «в бытность коих там 23го и 24го чисел по начале произходили таковыя неистовства, что они от страха готовы были бежать, но кто имянно таковыя производил, они понять не могли». После чего в сторожку был командрован сам староста, который 28 января донес Сухорукову, что «при переночевании его в значимой избе, когда удалены были домашние в село Весково, никаких неистовств он не видел» [Там же]. Расследование завершилось успешным испытанием канцеляриста Сергея Нелюбова. 29 января, находясь в избе с 4 крестьянами из деревни Сокольниковой⁹, он поймал Синявина «в произведении вышеписанных действий». Последние испытания в сторожевской избе проводили в разное время с 29 января по 6 февраля Сухоруков, Нелюбов и Кузьминский, когда «при сторонних людях как по удалении домашних Синявина из дому, так и при них самих никаких неистовств производимо не было» [Там же].

Поимка Луки Нелюбовым, а также прекращение «неистовств» в отсутствие в сторожке матроса Луки и членов его семьи было для исправника бесспорным доказательством их причастности к делу.

Практика «испытаний» для нечистой силы не была исключительной для подобных случаев, происходивших в первой половине XIX в.

Практика «испытаний» в доме матроса Луки не была исключительной для подобных случаев, происходивших в первой половине XIX в. Существовало как минимум еще одно следственное дело указанного периода, в котором зафиксирована подобная реакция представителей местной власти. Согласно документам (частично опубликованным М. Куроптевым в журнале «Русская старина» [Куроптев 1878]), в 1813 г. жителям города Курмыша Симбирской губернии стало известно о черте, поселившемся в доме вдовы Парасковьи Федоровой Раздьяконовой. По словам внучки Раздьяконовой (опрошенной автором заметки уже в 1867 г.) невидимое существо особенно мучило дворовую девку вдовы – Анастасию Сергееву. Действия курмышского черта напоминают поведение переславского злого духа: по словам Анастасии (которая, что интересно, была одновременно и главной жертвой проделок духа, и главной подозреваемой на роль вымышленного персонажа) «со двора в стену и в самой избе» несколько ночей подряд «неизвестно от кого стук и бросание камнями происходило». Из материалов дела неясно, как случай попал в поле зрения власти. Можно предположить, что инициатором следствия была сама Анастасия: как отмечает М. Куроптев (вслед за опрошенной внучкой), «когда невидимое существо стало очень мучить Анастасiю, то приходил в келью производить дознанiе бывшiй тогда городничiй Иванъ Ивановичъ Субочевъ» [Там же: 177]. Согласно докладному регистру Курмышевского городнического правления на октябрь 1813 г. для проведения дознания кроме городничего и уездного стряпчего приходили посланные городничим полицейские служители, а также созванные «понятые сторонние люди» – жители города Курмыша. Все, кто побывал в доме Раздьяконовой, должны были давать показания о том, что они там наблюдали¹⁰.

В деле о Луке Синявине проведение предварительного следствия также обусловило выбор свидетелей и логику ведения допросов: по рекомендации Сухорукова допрашиваются все, кто, по показаниям Луки, бывал в сторожке во время «неистовств» злого духа и участвовал в «испытаниях», назначенных властью¹¹. Состав допрашиваемых в деле о злом духе можно разделить на несколько групп с учетом отношения свидетелей к месту происшествия и обстоятельств пребывания в нем.

Первая группа – жители сторожки (Лука Синявин, заштатный дьячок Алексей Иванов и члены их семей); вторая – гости, в разное время и с разными целями приходившие в сторожку (отставной подканцелярист Никита Тимофеев с женой и смотрители переславских училищ). Третья группа – крестьяне окрестных деревень, которые вели в сторожке охранную службу вместе с Лукой Синявиным; четвертая – отдельные крестьяне, командированные в дом матроса для испытания, и канцелярист Сергей Нелюбов. Также показания давали крестьяне села Рождествено – Гаврила Кузьмин – и села Ивановского – Козьма Баженов – как причастные к насыланию нечистой силы в дом и к практике ее изгнания.

Так как представителей власти интересовали доказательства вины предполагаемого притворщика (Кузьминский подозревал одинаково всех живущих в сторожке, Сухоруков сужал круг подозреваемых до Луки Синявина и членов его семьи), от свидетелей требовалось подробное и достоверное описание их опыта встречи с мнимым, по мнению следователей, «злым духом». Приведем показания в соответствии с выделенными группами участников процесса (табл. 1, 2, 3, 4).

Таблица 1. Показания жителей сторожки – протоколы допросов от 6 февраля 1829 г.

Имя, социальное положение (должность), характер участия в деле	Показания
	1) Первый случай необъяснимых явлений в сторожке – летают горшки, посуда: в ноябре 1828 г. «по погашении в избе огня в ночное время я с семейством своим и означенными жильцами только хотели ложиться спать, как вдруг услышали в нутри дома своего необыкновенный стук от бросания горшков и другой домашней посуды на пол и в стены, с коего времени и началось продолжаться таковое в избе моей действие когда чрез день, а и когда чрез два дни и более, всегда по ночам, начиная часу с 9го по полудни и часу до 2го по полуночи» [Л. 9 об.].
	2) Необъяснимые явления в отсутствие Луки – «дух» обливает гостей водой и тестом: «а тогда же ноября месяца во время праздника великомученика Георгия», когда Лука был в деревне Сокольниковой в гостях, у проживающего в сторожке дьячка в гостях был его зять – отставной подканцелярист Никита Колесов – с женой, «коих также ночью во время сна, как я по приходе моем на другой день из Сокольниковой узнал, облил перваго из них водою, а последнюю из горшка разствором, приготовленным для пирогов» [Там же]. 3) Необъяснимые явления в присутствии Луки – злой дух разговаривает с хозяевами: «по прошествии же несколькаго времяни слышен был в темноте неизвестно чей голос, а потом разговор с семейством моим и самим мною» [Там же].
Лука Васильев Синявин – отставной матрос, сторож при ботике Петра I в с. Веськове, 60 лет; главный подозреваемый.	4) Изгнание духа и временное прекращение явлений: Лука узнал по слухам, «что крестьянин казеннаго села Ивановскаго Козма Иванов Баженов дает в подобных случаях пособие»; встретившись с крестьянином Баженовым в Переславле, он попросил его приехать к нему, после чего сам приехал к Козьме в село Ивановское; «он же Баженов по прибытии ко мне в дом читал какую-то книгу при зажении к образам свечи, окропив потом во всех местах водою, и при отъезде своем домой уверял меня, что за ним ничего уже произходить в доме моем не будет. А буде что либо случится и действие усилится, велел опять приезжать за ним» [Л. 10]. После этого две недели в доме не происходит необъяснимых событий. 5) Возобновление необъяснимых явлений в доме, «еще страшнее прежних» – дух поет срамные песни, бросает доски и горшки: «и с тех пор слышны были: крик, свист, пляска, смеяние, биение в ладоши и пение самых срамных песен странным и хриповатым голосом, напоследок являлись разныя буйства поругание, и удары, наносящия от бросания горшков, досток и других вещей как мне (Луке. – Е.К.)», так и крестьянам из соседних деревень, которые приглашались Лукой для охраны ботика; «и все сии неистовства производимы были в ночныя времяна, по погашении огня и закрытии окон, так, чтобы никакаго отверстия, в которое б мог быть виден свет, не было» [Там же].
	6) Коммуникация Луки с духом, определение имени колдуна: «на спрос мой ответствуемо было [злым духом], что посажен он своим хозяином – крестянином казеннаго села Рождествина по имяни Гаврилою» [Л. 10 об.]. Интерпретация явлений: «я же сам в произведении таковых неистовств виновен не состою и подозрения в том никакого не имею, и иначе полагать не могу, как на действия злаго духа» [Там же].
Алексей Иванов – заштатный дьячок, 75 лет, служит в селе Веськово.	Показал тоже, что Лука. Дополнения: необъяснимые явления бывают «только в ночныя времяна, тогда как погашен бывает огонь, закрыты окны и заложены войлоком, что самое каждонощно и было делано с приказания матроса Луки Синявина» [Л. 11]. Интерпретация явлений: «я же сам причиною и виновным в произведении таковых неистовств не состою и подозревать ни на кого в том не могу, а отношу сие произшествие к духу зла (иначе называемому диаволом)» [Л. 11–11 об.].
Тимофей Алексеев – 22 года, сын дьячка Иванова, семинарист Владимирской семинарии.	Показал тоже, что Лука. Коммуникация со злым духом, пропажа денег: «который (дух. – Е.К.) в одно ночное время требовал от меня шапки, что б в нее изпразднится, но как я оной не отдал, то сказал он, что унёс у меня штучьку, после чего и действительно не находилось бывшей у меня в сохранении пятирублевой ассигнации» [Л. 11 об.]. Дополнения: «все сие являлось в ночныя времяна, когда бывает погашен огонь, и закрыты окны досчатыми с наружи вставнями, и с внутри избы заложены бывают войлоками, что самое и было делано по воле матроса Луки Синявина якобы для сохранения тепла» [Там же]. Интерпретация явлений: «все вышесказанныя действия произходили не от чего инаго, как я полагаю, от нечистаго духа» [Там же].

Таблица 2. Показания крестьян, стороживших ботик Петра I, гостей сторожки – протоколы допросов от 7 февраля, 26 [?] февраля и 29 марта 1829 г.

Андрей Сергеев – крестьянин дер. Большое Сокольниково, 56 лет.	Обстоятельства пребывания в сторожке: в январе находился в избе «для сторожи ботика» ночью. Расположение людей в сторожке: «матроз Васильев с женою и детьми своими ложились спать в особо отгороженной комнате», «заштатной дьячек Алексей Иванов с женою своею – на печи, сын же его Алексеева семинарист Тимофей Алексеев и сын Васильева Иван Лукин находились на полатях, там равно и я лежав на печи рядом с дьячьком Алексеем Ивановым» [Л. 15]. 1) Первый случай необъяснимых явлений в сторожке – летают горшки, посуда: в ноябре 1828 г. «по погашении в избе огня в ночное время я с семейством своим и означенными жильцами только хотели ложиться спать, как вдруг услышали в нутри дома своего необыкновенный стук от бросания горшков и другой домашней посуды на пол и в стены, с коего времени и началось продолжаться таковое в избе моей действие когда чрез день, а и когда чрез два дни и более, всегда по ночам, начиная часу с 9го по полудни и часу до 2го по полуночи» [Л. 9 об.]. 2) Необъяснимые явления в отсутствие Луки – «дух» обливает гостей водой и тестом: «а тогда же ноября месяца во время праздника великомученика Георгия», когда Лука был в деревне Сокольниковой в гостях, у проживающего в сторожке дьячка в гостях был его зять – отставной подканцелярист Никита Колесов – с женой, «коих также ночью во время сна, как я по приходе моем на другой день из Сокольниковой узнал, облил перваго из них водою, а последнюю из горшка разствором, приготовленным для пирогов» [Там же]. 3) Необъяснимые явления в присутствии Луки – злой дух разговаривает с хозяевами: «по прошествии же несколькаго времяни слышен был в темноте неизвестно чей голос, а потом разговор с семейством моим и самим мною» [Там же]. Интерпретация: «кто имянно всё сии неистовства производил, я неизвестен, ибо по темноте, бывшей в избе его от закрытия окон, приметить было невозможно» [Там же].
Павел Михеев – крестьянин дер. Большое Сокольниково, 37 лет.	Обстоятельства пребывания в сторожке: в ноябре находился в избе ночью, чтобы сторожить ботик. 1) Необъяснимые явления – некто тащит за шубу с лавки, прикасается к человеку: «неизвестно кто начал меня с лавки, на коей я лежал, тащить за шубу и трогать ноги» [Л. 16]. 2) Лука зажигает огонь, действия прекращаются; хозяин снова гасит свет: «чего я изпугавшись, закричал матросу и велел ему засветить огня, то в сие время, равно и по засвещении онаго, ничего производимо не было. Матрос же Васильев, погасая огонь, опять пошел в свой чулан, в коем с женою спал, а я переместился на полати» [Там же]. 3) Сверхъестественные явления возобновляются – кто-то прикасается к крестьянину, разговаривает с ним: «но и там (на полатях. – Е.К.) неизвестно кем был трогаем, потом услыхал слова произносимые хриповатым голосом с принуждением требованием от меня шапки, которую однако ж я не отдал». Дополнения: «во всю ночь окны были закрыты вставнями, так что никакаго в избе свету с улицы не было, и все вышеписанныя действии произходили в темноте» [Там же].
Никита Тимофеев Колесов – отставной подканцелярист, зять дьячка Алексея Иванова; Авдотья Алексеева – жена Никиты Тимофеева.	Обстоятельства пребывания в сторожке: «в ноябре месяце во время праздника Великомученика Георгия находились мы у родственника нашего, моего – Тимофеева – тестя, заштатнаго дьячка Алексея Иванова, проживающаго в сторожевской избе матроза Луки Васильева Синявина» [Л. 33]. Необъяснимые явления – кто-то бросает в гостей кувшином и обливает тестом: «и в ночное время, когда закрыты были окна и погашен огонь, мы легли спать, не зная совершенно, что в доме матроза произходят неблагопристойности. И во время сна неизвестно кто бросил в нас кувшином с водою и потом облил разтвором, чего изпугавшись, убежали мы в село Весково» [Там же]. Дополнения: «матроса ж Луки Синявина действительно тогда дома не было, а находился, как сказывали, в деревне Сокольниковой» [Л. 33 об.]. Интерпретация: «мы в произведении вышеписанных действий ни на кого подозрения не имеем» [Там же].
Павел Фёдоров Парский – смотритель переславских всенародных училищ, учитель 1-го класса, титулярный советник; Василий Яковлев Цветков – смотритель переславских духовных училищ, учитель; Артинский – учитель.	Обстоятельства: «мы (Парский, Цветков, Артинский. – Е.К.) прошлаго генваря 26го дня действительно были в сторожевской избе, находящейся при ботике Государя императора Петра Великаго из любопытства по разнесшимся по городу слухам и по сказанию самаго сторожа матроса Луки Васильева, которой приходя к нам уверял, будто бы в означенной избе, где он имеет жительство, произходит в ночное время не известно от кого неистовства разныя» [Л. 52]. 1) Необъяснимые явления – топот, хлопки, кто-то бросает в гостей печной приступок: «по приезде же нашем и по погашении огня, спустя несколько времени, точно произведен был у печи топот ногами и хлопание в ладоши, после чего брошен в нас был печной приступок» [Л. 52 об.]. 2) Лука зажигает огонь: «и когда потребовали огня, то засвечая, оный (Лука. – Е.К) разговаривал с нами, бывши за перегородкой» [Там же].

Таблица 3. Показания участников испытаний в сторожевской избе 23 и 24 января 1829 г.

Софрон Матвеев – крестьянин села Веськово, 45 лет.

Обстоятельства: 23 января «находился я по наряду старосты своего вместе с товарищами – крестьянами нашего ж села Павлом Андреевым и Сергеем Ивановым – в доме матроса Луки Васильева Синявина для испытания произходимых в оном разных неистовств» [Л. 16 об.]. Расположение людей в сторожке: крестьяне расположились на лавках, матрос Лука с женой – в отдельном чулане, сыновья дьячка и матроса – на полатях, Анна Прохорова, жена дьячка, – на задней лавке у двери (дьячок находился в это время на мельнице). Необъяснимые явления в сторожке – кто-то бросает предметы, разговаривает с крестьянами: «в сие время неизвестно кто бросил в нас бураком, потом начал плясать, свистеть, бить в ладоши, петь песни хриповатым голосом, прося у нас нюхательнаго табаку, вынуждал отдать шапки для изпразднения в них, точил об стол ножик и из нас крестьянина Павла Андреева облил квасом, от чего находясь в страхе, кричали матросу, прося его скорее засветить огня, и что мы уйдем домой. В это время неизвестно [кто] сказал нам тем же самым голосом, какой был слышен прежде, что естли пойдем домой, то он заведет нас озером под деревню Криушкину или втащит в пролубь, в которой крестьянин нашего села по прозванию Барашенков мочит овчины. Между же тем, как матрос Лука Васильев подал огонь, то с печи неизвестно кто бросил горшком в крестьянина Сергея Иванова, а после – шляпу дьячка Алексея Иванова» [Л. 16 об.–17]. Интерпретация: «но кем все сие было производимо, по темноте узнать было невозможно <...> естли б и действительно произходимые неистовства делаемы были самим матрозом Васильевым или кем другим из его семейства, никакаго удобства разсмотреть не было» [Л. 17].

Иван Евдокимов – 57 лет, крестьянин села Веськово.

Обстоятельства: для испытания ночью 24 января «находился я вместе с одно селенными крестьянами Нестером Ивановым, Андреем Романовым и проживающим в работниках у крестьянина Якова Григорьева г. Лебле сельца Анисимова крестьянином Ксенофонтом Васильевым в доме отставнаго матроза Луки Васильева Синявина» [Л. 17–17 об.]. 1) Необъяснимые явления – хлопки, дух говорит с крестьянами, тащит одежду: «неизвестно кто засвистал, начал бить в ладоши, потом, каждаго из нас называя по имени, вызывал плясать, вытаскивал из под голов одежду, на коей мы лежали» [Л. 17 об.]. 2) Лука зажигает огонь, действия прекращаются: «от чего будучи в ужасе, закричали мы матрозу подать огня, то в сие время как равно и по засвещении онаго, никакаго действия не произходило». Когда зажгли огонь, шуба «оказалась обгаженною человеческим калом» [Там же]. Интерпретация: «но все сие кем было производимо усмотреть (было) невозможно» из-за темноты [Там же].

«Злой дух» в сторожке – фрагмент демонологических представлений крестьян и горожан Переславской округи

Описанные в разных показаниях сверхъестественные явления в сторожке соотносятся с традиционными мотивами, связанными с неперсонифицированной нечистой силой в доме, основной функцией которой является вредоносная. Необъяснимые явления, по словам свидетелей, начинаются в доме Луки Синявина «в нощное время по погашении огня» [Л. 16], когда все ложатся спать (сам Лука Синявин называет точное время появления «злого духа»: «начиная часу с 9го по полудни и часу до 2го по полуночи» [Л. 9 об.]). Такая временная характеристика типична: в большинстве текстов восточнославянских быличек нечистая сила проявляет себя именно в ночное время [Зиновьев 1987: № 125, 127, 128, 131, 133, 137; Власова 2013: 299 № 1–2, 300–301 № 4–5, 309 № 12]. С временной характеристикой связана и характеристика обстоятельств появления нечистой силы: все необъяснимые явления происходят в полной темноте. Мотив, связанный с отношением нечистой силы к свету, – важный элемент показаний свидетелей и обвиняемого.

Свидетели один за другим с упрямым постоянством (видимо, не без соответствующего вопроса следователя) указывают на причину полной темноты в доме: «с приказания матроса» в доме гасят огонь, а окна «досчатыми с наружи вставнями и с внутри избы заложены бывают войлоками» [Л. 11 об.]. Из-за такого тщательного затемнения пространства, проводимого хозяином, свидетели не могут заподозрить кого-то в притворстве («но кем все сие было производимо, по темноте узнать было невозможно» [Л. 17]). Показателен один эпизод – на просьбу крестьянина Андрея Сергеева, сторожившего вместе с Лукой, не гасить свет, Лука отвечает отказом: после первой серии проделок злого духа «коего (матроса. – Е.К.) хотя и просил я (Сергеев. – Е.К.), чтобы свет был в доме, но он сказал, что, может быть, никакаго действия и страха со мною не случится» и погасил огонь [Л. 15 об.].

Столь нелогичные действия матроса заинтересовали следствие, и на одном из допросов Лука дает им объяснения. Закрыванию окон ставнями и затыканию их войлоком он находит практическое объяснение: «чтобы сберечь тепло, и небыло б большей стужи» [Л. 23 об.]. Бесполезность держать огонь зажженным объясняется им мифологически, а именно пристрастиями злого духа. На вопрос следователя, почему в доме «к прекращению произходивших неистовств не продолжается во всю ночь огонь», Лука отвечает, что дух сам гасит зажженный свет: «то оной (огонь. – Е.К.) от мнимаго мною нечистаго духа всегда погашается, но сего при сторонних людях еще неслучалось, а из того полагаю, что хотя малой свет в избе для него бывает нетерпим» [Там же]. О нетерпимости злого духа к свету предупреждают и пришедшего для испытания канцеляриста Сергея Нелюбова: «по удостоверению матроса Луки Васильева Синявина и его семейства, что при огне и без онаго, естли хотя с улицы в какое либо малое отверстие будет виден в избе свет, и никакого действия происходить не будет» [Л. 19].

В объяснениях Луки реализовано два демонологических мотива, один из которых связан с пристрастием мифологического персонажа – «нечистая сила не терпит свет», другой – с характерным для него действием – «нечистая сила гасит огонь в доме»¹². Первый мотив является традиционным для быличек о нечистой силе в доме и реализуется в важном нарративном элементе: человек (хозяин дома или гость) зажигает свет, что приводит к временному прекращению действий мифологического персонажа. «Засвечение огня» в повествовании о ночных событиях в доме Луки несет ту же функцию. Так, многие показания свидетелей строятся по одной модели: 1) нечистый дух пугает, контактирует с жителями сторожки или гостями; 2) хозяин дома зажигает свет – действия духа прекращаются (иногда находятся следы действий мифологического персонажа); 3) хозяин гасит свет – действия духа возобновляются. Такая модель характерна для мифологических рассказов о необъяснимых явлениях в доме, происходящих в ночное время: когда хозяева дома светят на крышу, где стучат ведра, стук на время прекращается, затем, когда свет гасят, – возобновляется [Зиновьев 1987: № 125], во время ночевки в пустом доме в темноте слышится музыка, она стихает, когда зажигают свет [Там же: № 127], в темноте слышится грохот, треск, крик кошек – при свете всё исчезает [Там же: № 128]¹³. Если для свидетелей эти мотивы были связаны с распознаванием нечистой силы, то в контексте показаний матроса они могли быть использованы в допросной речи с целью защиты; следователи, в то же время, могли увидеть в них особые намерения Луки (скрыть собственные злонамеренные действия, прикрываясь особыми свойствами нечистой силы).

Со временем появления связаны и другие «опознавательные» признаки персонажа – характерные занятия и привычные действия [Виноградова, Толстая 1994: 30]. «Полтергейстный» дух выдает себя в первую очередь посредством акустических знаков¹⁴. Акустические проявления нечистого духа в доме Луки включают как звуковые, так и речевые характеристики. Нечистая сила выдает свое присутствие хлопками («биение в ладоши»), криком, смехом и стуком («необыкновенный стук от бросания горшков и другой домашней посуды на пол и в стены»), звуками работы (некто «точил об стол ножик»¹⁵). Звуковой портрет нечистой силы в доме в быличках характеризуется подобным набором звуков: «Безличная нечистая сила в заброшенной избе по ночам кричит, шумит, свистит, поет, “стукочет”, “ляскает”»; «невидимая кикимора дает знать о себе скрипом, топотом, стуком, грохотом падающих предметов, звоном посуды или печной заслонки»; [Виноградова 1999: 185]¹⁶. «Злой дух» в сторожке выдает себя также звуками пляски, также типичной для поведения представителей нечистой силы: чeрта [Зиновьев 1987а: BI 12б, BI 46], кикиморы [Там же: BIV 1]¹⁷.

Типичным является и речевое поведение переславского «злого духа», довольно подробно описанное в показаниях. Нечистая сила в сторожке обнаруживает склонность к пению «срамных песен» [Л. 10]. Пение и музыка, по словам Л.Н. Виноградовой «осмысляется как один из устойчивых акустических стереотипов, характеризующих поведение нечистой силы. Это значит, что к набору неординарных – странных, таинственных, тревожных, пугающих – звуков (резкие крики, зычный голос, оглушительный свист, хохот, вой, шум, визг и т. п.) носители традиционной культуры причисляют и завораживающие звуки музыки» [Виноградова 1999: 191]. Пение непристойных песен можно рассматривать как пример речевого анти-поведения нечистой силы¹⁸. «Злой дух», согласно показаниям, также вступает в коммуникацию с хозяевами сторожки и посторонними людьми: называет крестьян по «имяни и отчеству» [Л. 15 об.]¹⁹, просит нюхательного табака, вызывает плясать, произносит «ругательныя слова» [Там же]²⁰. По показаниям Луки, в темноте был слышен «неизвестно чей голос, а потом разговор с семейством моим и самим мною» [Л. 9 об.]. Особенности голоса нечистой силы – «странный и хриповатый» [Л. 10] – характеризуют сверхъестественный характер явления. Коммуникация в ряде случаев выполняет функцию запугивания. Крестьяне, посланные в сторожку для испытания, описывают следующий диалог со «злым духом»: «находясь в страхе, (крестьяне – Е.К.) кричали матросу <...> что мы уйдем домой. В это время неизвестно [кто] сказал нам тем же самым голосом, какой был слышен прежде, что естли пойдем домой, то он заведёт нас озером под деревню Криушкину или втащит в пролубь, в которой крестьянин нашего села по прозванию Барашенков мочит овчины» [Л. 16 об.–17].

В другом примере диалог, инициированный нечистой силой, предваряет вредоносные действия по отношению к человеку, воровство. По словам семинариста Тимофея Алексеева, злой дух потребовал у него шапку, «чтоб в нее изпразднится» и после отказа сообщил, что унёс «штучьку», после чего у семинариста пропали деньги [Л. 11 об.].

Действия мифологического персонажа в сторожке опознаются и через телесные ощущения разного характера и разной степени интенсивности. Так, нечистая сила в доме Луки трогает за ноги крестьянина Павла Михеева (ср. мотив, характерный для поведения домового – мифологический персонаж ночью «дотрагивается лохматой рукой до человека» [Зиновьев 1987а: Б1 5ж]), обливает «разствором, приготовленным для пирогов» родственников дьячка Алексея Иванова [Л. 9 об.], квасом – крестьян; бросает в людей разные предметы: доски, горшки, шляпу, бурак (ср.: нечистая сила в доме бросает в людей кирпичами, обувью, кочергой [Власова 2013: 308 № 10; Необычайные явления 1900; Вятский фольклор: № 44, 45]), бьет веревкой одного из крестьян (см. нечистая сила – домовой, кикимора, черт – бьет человека [Зиновьев 1987: № 101, 138, 156]).

Одним из специфических проявлений или привычек злого духа, поселившегося в сторожке Луки, была порча верхней одежды. По словам свидетелей, злой дух вытаскивал из-под спящих шубы, шапки или требовал отдать их. В традиционных мифологических рассказах домашние духи проявляют себя похожим образом: кикимора достает из-под сидящих детей мешок [Зиновьев 1987: № 135], домовой стаскивает со спящего одеяло [Зиновьев 1987а: Б1 5г, Б1 16, Б1 16а]. Манипуляция нечистой силы с одеждой встречаются в заметке во «Владимирских губернских ведомостях» 1900 г.: нечистая сила, появившаяся в доме священника села Лыченцы Переславского уезда, перемещает одежду в печь и ушат с водой, крадет у пришедшего для дознания господина пристава фуражку [Необычайные явления 1900]. Однако специфический характер порчи вещей злым духом в доме Луки Синявина – испражнение на одежду – в ранее опубликованных мифологических текстах не встречался²¹. Так об этом говорится в тексте дела: «у крестьянина Ксенофонта Васильева тогда вытащена была из под голов шуба, которая после оказалась обгаженною человеческим калом» [Л. 17 об.], «и шубу свою я (крестьянин Андрей Сергеев. – Е.К.) нашел опять брошенною на печи, а рукавицы – на полу, наполненными человеческим калом» [Л. 15 об.]. В значительной части мифологических текстов о нечистой силе в доме подчеркивается нематериальность происходящих ночью пугающих явлений – не остается следов действий мифологического персонажа (например, в темноте ночью слышен звук бьющихся стекол, крик кошек, а после зажигания света не оказывается «ни кошек, ни собак, и стекла все целы» [Зиновьев 1987: № 128]). Интересно, что материальные следы в случае со злым духом в сторожке воспринимаются крестьянами как оставленные мифологическим персонажем.

Отдельно стоит рассмотреть вопрос о субстантивной оформленности персонажа и ее связи с именем. Мифологический персонаж в рассматриваемом следственном деле не имеет определенного, закрепленного за данным пучком функций наименования²². В тексте дела его имя варьируется. Персонаж имеет варианты как предметного имени («неизвестно кто», «злой дух», «нечистый дух», и даже «диавол»), так и предикативного (обозначаемая безличной глагольной конструкцией функция персонажа: «слышен был <...> разговор» [Л. 9 об.], «слышны были: крик, свист, пляска» [Л. 10]). Можно наметить некоторые тенденции распределения в тексте того или иного наименования. Лука Синявин в первых своих показаниях, говоря о мифологическом персонаже, использует преимущественно предикативные конструкции. В показаниях свидетелей (крестьяне и приходящие в дом гости) встречаются только неопределенные предметные имена («неизвестно кто»), то есть признается субстанциональность субъекта действий, но он прямо не называется. Наименование «злой дух», «нечистый дух» появляется в показаниях обвиняемого и жителей сторожки как реакция на вопрос следователя о предполагаемом субъекте действия (Лука: «я же сам в произведении таковых неистовств виновен не состою и подозрения в том никакого не имею и иначе полагать не могу, как на действия злаго духа» [Л. 10 об.]; жена Луки: «все деланыя неблагопристойности и буйства относит она к нечистому духу» [Там же] и др.). В ответ на такой же вопрос дьячок Иванов дал персонажу сразу два варианта имени: «дух зла» и «диавол» [Л. 11 об.] (это может быть связано с его принадлежностью к причту и, как следствие, владением церковным дискурсом). Итак, мы имеем дело с ситуацией диалога, схожей с возникающей в ходе беседы фольклориста и информанта: с точки зрения носителя традиции «субстанциональность» персонажа «сильно ослаблена – неизвестно, как он выглядит (да для информанта это не очень и важно), он не имеет персонального имени, а его называние обобщенным именем (злой дух, черт) происходит только после прямого вопроса собирателя» [Левкиевская 2003]²³. В нашем случае «информантом» является допрашиваемый, «собирателем» – следователь, а употребление того или иного имени зависит от задаваемого вопроса следователя, для которого «мнимый злой дух», как уже было сказано, не просто имел субстантивную оформленность, но был тем субъектом, которого нужно было распознать и разоблачить²⁴.

Нарративы Луки Синявина и крестьянина Козьмы Баженова: изгнание нечистого духа

Наиболее полный и законченный мифологический нарратив о нечистом духе в доме содержит допросная речь главного подозреваемого – отставного матроса Луки Синявина (см. табл. 1). Приведем схему нарратива и проанализируем мифологические мотивы, которые появляются в рассказе Луки.

[Насылание нечистой силы в дом (крестьянином Гаврилой из с. Рождествина)]²⁵; первое появление нечистой силы ночью в сторожке (нечистая сила проявляет себя звуками: стук летящей на пол и в стены посуды); регулярное повторение действий (нечистая сила появляется через день или два с 9 вечера и 2 часов ночи); случай появления нечистой силы в отсутствие хозяина (нечистая сила проявляет себя действиями: обливает гостей тестом, бросает в них кувшин с водой); появление нечистой силы в присутствии хозяина (проявляет себя голосом: говорит с жителями сторожки); изгнание нечистого духа (хозяин приглашает крестьянина Козьму Баженова, Баженов читает псалмы, окропляет помещение святой водой); действия нечистой силы прекращаются (действия духа не повторяются две недели); действия нечистой силы возобновляются с большей интенсивностью (нечистая сила проявляет себя звуками: криком, свистом, пением, смехом, хлопками; действиями: бросает в людей предметы).

Лука вводит два традиционных для быличек о нечистой силе в доме мотива: подселение его колдуном (и связанный с ним мотив узнавания имени наславшего колдуна) и изгнание из домашнего пространства. В мифологических рассказах нечистую силу (в ряде регионов – кикимору) в дом подселяет плотник, колдун или ведьма [Зиновьев: ВI 39, ГI 13а, ГII 13а].

Неясно, было ли упоминание имени колдуна только защитным приемом Луки, подобным переадресации обвинения в колдовских процессах [Михайлова 2018: 104–110]. Крестьянин Гаврила Кузьмин в своей допросной речи отрицает факт насылания («показано на меня, что будьто б я в дом его посадил духа злаго, я незнаю и виною в том не состою» [Л. 31]), а его односельчане на повальном обыске утверждают, что Гаврила «ведет себя весьма честно как подобает настоящему христианину в церьковь всегда ходит, в дурных поступках никогда не бывал» [Л. 32] (что, однако, не исключает его возможной причастности к колдовской практике).

Мотив защиты от злого духа (изгнания) однозначно нельзя считать только нарративным элементом, так как свидетельство Луки подтверждается знахарем, на которого он ссылается, – крестьянином Козьмой Баженовым. Приведем показания крестьянина (см. табл. 4).

Таблица 4. Показания крестьянина Козьмы Баженова Козьма Иванов

Козьма Иванов Баженов – крестьянин казенного села Ивановского, 28 лет (по показаниям Баженова) / 60 лет (по ревизским сказкам)

1) [Получение Козьмой сверхъестественных способностей – см. 2]26. 2) Встреча Луки с Козьмой – обращение за помощью в изгнании духа: «сего же года, в первых числах генваря м[еся]ца, когда я был по надобности своей в городе Переславле, встретясь со мною матрос Лука Васильев и расказав мне о произходивших в доме его неистовствах якобы от нечистаго духа, просил моего пособия, наслышавшись что будто бы я могу таковых изганять» [Л. 13]. 2) Козьма соглашается, договаривается о встрече: «но как я был в болезни и по сновидению советуемо мне было читать некоторые псалмы псалтыри, от чего де я сам буду здоров и буду помогать другим, чрез что и действительно получил себе облегчение, а потому, не имея отказаться от прозьбы матроса, я велел ему приезжать за мною в Ивановское на другой день» [Л. 13–13 об.]. 3) Козьма приезжает в сторожку, производит ритуальные действия, уезжает домой: «я, бывши у него в доме, не видав сам никаких в ночное время действий и по словам матроса разумея о духе зла, читал свойственные отгонению духов псалмы при заженной пред образом божиим богоявленной свече и окропив во всех местах дома его богоявленною ж водою, на другой день уехал домой <...> Он же, Синявин, по доброму своему согласию заплатил мне за таковой проезд два рубли» [Л. 13 об.]. Интерпретация: «но матроса Синявина, что после меня никаких произшествий в доме его по ночам произходить не будет, не уверял, а только говорил что может быть сему бог и да поможет» [Там же].

Показания Козьмы Баженова представляют собой нарратив знахаря и выстроены по соответствующей модели: [получение сверхъестественных способностей]; обращение человека за помощью; практика изгнания нечистой силы из дома. Крестьянин получает сверхъестественные способности во время болезни, через сновидение: в качестве средства для исцеления Баженову «советуемо» было читать определенные псалмы как для собственного выздоровления, так и для помощи людям. Убедившись в действенности предсказания («чрез что и действительно получил себе облегчение» [Там же]), Козьма решает помочь Луке Синявину в изгнании нечистого духа. Этот сюжет имеет структурное и содержательное сходство с сюжетами фольклорных рассказов о «религиозных» (по терминологии А.В. Балова) снах и о почитаемых местах и местных подвижниках, включающих сновидческий элемент. По словам Панченко, сон в таких рассказах «выступает в качестве “прямой речи” священного персонажа, объекта или менее определенной сакральной “инстанции”», которая «обращена к конкретному человеку и содержит разъяснения, предписания или предупреждения, касающиеся способов и правил контакта с сакральным миром» [Панченко 2002: 85]. Сон в данном случае «содержит сообщение, непосредственно исходящее из “божественной” сферы» [Там же: 83]. Заметим также, что подобные сновидения в ряде случаев являются людям во время болезни, и исцеление сновидца происходит только после исполнения предписания «божественного» адресанта. Адресант сообщения, явившийся во сне Козьме Баженову, не определен (о его наличии мы узнаём из безличной конструкции: «по сновидению советуемо мне было» [Л. 13]); сновидческий опыт побуждает крестьянина к определенным ритуальным действиям (чтение псалмов), которые направлены на собственное исцеление и помощь людям (какого рода эта помощь – только ли избавление от вредоносных домашних духов или знахарская практика в широком смысле – вывести из высказывания Козьмы не представляется возможным). Указание в допросной речи на подобный эпизод (часть обычной риторики магического специалиста²⁷) можно считать защитным приемом: описание «божественного» сна и последующего за ним исцеления в качестве оправдания проводимой им магической практики.

Крестьянин Баженов для изгнания нечистой силы пользуется религиозным инструментарием: зажигает перед иконой «богоявленную» свечу, читает «свойственные отгонению духов псалмы» и окропляет помещение освященной «богоявленной» водой²⁸ [Л. 13 об.]. В традиционных мифологических рассказах субъектом исполнения этих действий чаще всего являются представители причта: для этого в дом приглашают священника, который совершает водосвятие [Власова 2013: 309 № 12], ставит иконы и читает молебен [Зиновьев 1987: № 126], окропляет пространство дома святой водой [Брянский край 2011: № 218]; есть текст, в котором дом «отмаливает» знахарка [Брянский край 2011: № 223]. Показания Луки Синявина и крестьянина Баженова не сходятся в одном моменте, существенном для интерпретации действий Козьмы. По словам матроса, крестьянин уверял его, «что за ним ничего уже произходить в доме моем не будет, а буде что либо случится и действие усилится, велел опять приезжать за ним» [Л. 10]. Козьма Баженов в своем допросе возразил: «но матроса Синявина, что после меня никаких произшествий в доме его по ночам произходить не будет, не уверял, а только говорил, что может быть сему бог и да поможет» [Л. 13 об.]. С точки зрения Луки, действия Козьмы Баженова должны были характеризоваться безусловной эффективностью, принести определенный результат, тогда как Козьма, используя риторический прием религиозного дискурса – «бог и да поможет» – характеризовал свои действия как однонаправленные, не имеющие характера принудительности, а себя и пострадавшего Луку – как субъектов, вынужденных рассчитывать на божественное покровительство или, говоря словами Ю. М. Лотмана, «отдающих себя во власть» [Лотман 1993: 345]²⁹.

Была ли это защитная стратегия – указание на праведность своего поведения – или Козьма действительно не был уверен в эффективности своих действий и не воспринимал свою практику как магическую, в любом случае указание на особую ситуацию получения способностей и использование во время изгнания нечистого духа религиозных средств сыграло роль в вынесении приговора совестным судом: «что ж касается до крестьянина Козьмы Баженова, которой по приглашению матроса Васильева приехавши к нему читал только псалмы, приличные к отогнанию духов, при зажженой свече пред образом Божиим, покропил Богоявленскою водою все места в доме: то совестный суд, не находя в том никакого колдовства, полагает от суда и следствия его освободить» [ГАВО. Ф 121. Оп. 1. № 181. Л. 3]. Для следствия имели значение и результаты повального обыска, во время которого старосту и крестьян села Ивановского спрашивали, не имел ли Козьма Баженов «какого прежде сего черодейства» [Л. 46]. Ответы крестьян и старосты Филимона Трофимова сводились к следующему: «напред сего никакого чародейства не имел, и об оном не знаем, и больных лечить и килы отвязывать» [Л. 46]. Этим показаниям противоречит то, что Лука о сверхъестественных способностях Козьмы Баженова узнал по слухам, что позволяет предположить закрепленность за последним статуса знающего. Это противоречие заставляет задуматься о социальном статусе и репутации крестьянина в деревне и оценке сообществом его практики. Возможно, Козьма выполнял важные функции в крестьянском сообществе, и односельчане могли намеренно скрыть интересующие следствие факты. Несколько отрицательных отзывов о поведении Козьмы (в том числе от старосты) представители судопроизводства все же получили («поведения был нехорошаго и неретко обращается в пьянстве» [Л. 48]), однако это не оказало большого влияния на выбор санкции. Совестный суд, объявляя действия Баженова «несвойственной званию его обязанностью» [Л. 1 об.], «мнимым искуством изгнания нечистаго духа» [Л. 1 об.–2], не стали подвергать Козьму наказанию (на первый раз), а предписали «обязать его крепчайшею подпискаю, дабы он от подобных сему случаев воздержался» [Л. 2], уточнив, что в противном случае «подвергнут будет строгому суждению по законам» [Там же].

Для представителей судопроизводства вина Козьмы состояла именно в несоответствии статуса (не является представителем церковной инстанции) избранному роду занятий, концепция обмана посредством суеверий отодвигается здесь на второй план.

Встречи с «нечистым духом»: остенсия vs псевдоостенсия

При относительном сходстве явлений, с которыми сталкивались разные люди в сторожевской избе, интерпретация событий не сводится к одной модели. Для определения моделей интерпретации случая, положенных в основу высказываний разных участников следствия, обратимся к терминологии, предложенной американскими фольклористами и семиотиками Линдой Дег и Эндрю Вашони в их программной статье о явлении фольклорной остенсии [Дег, Вашони 2018]. В центре внимания исследователей – разные способы распространения легенд во время американского обрядового праздника – Хеллоуина.

Как один из способов «рассказывания» историй авторы статьи выделяют остенсию – форму традиционной коммуникации наряду с вербальной, которая состоит преимущественно в показывании, предъявлении вещей или действий, т. е. «демонстрации самой реальности вместо использования любых способов означивания» [Там же: 68–69]. Рассматривая распространенную во время Хэллоуина практику посещения «мест с привидениями», Л. Дег и Э. Вашони выделяют четыре теоретически возможных модели остенсивной фольклорной коммуникации, которые проявляются во встречах со сверхъестественным во время таких посещений. В первом случае явления призраков для воспринимающих реальны, соответственно, нарратором является мифологический персонаж, который «рассказывает» наблюдателю о своем существовании при помощи остенсии.

Во втором – «кто-то в порядке шутки обманывает наблюдателя» и создатель розыгрыша или имитатор «показывается введенной в заблуждение аудитории путем псевдоостенсии». В третьем случае «явления призраков – ошибка наблюдателя», т. е. нарратор отсутствует, и происходит «воображаемое видение», описываемое авторами как квазиостенсия. В четвертом случае «человек, сообщающий о явлении призрака, либо сознательно лжет, либо, выражаясь мягче и “фольклористичнее”, предъявляет сконструированную историю в качестве мемората, основанного на личном опыте», для чего авторы статьи вводят термин фальшивая остенсия [Там же: 79–82].

В описаниях свидетелями необъяснимых явлений в сторожке Луки Синявина проявляются различные модели остенсивной коммуникации. Большинство свидетелей (жители сторожки, крестьяне, охраняющие ботик или посланные в сторожку для испытаний, гости дьячка и пришедшие «для любопытства» переславские учителя) описывают происходящее в сторожке как реальную встречу со сверхъестественным, или, в терминологии Дег и Вашони, как случай собственно остенсивной коммуникации (т. е. реальное появление мифологического персонажа, который «рассказывает историю о своем существовании» при помощи остенсивных действий). Наблюдатель в таком случае опознает персонажа по определенным признакам, связанным с локусом, временем и характерными «действиями», конструирует «концепт сверхъестественного явления», будучи знакомым «с необходимыми признаками такового посредством легенд³⁰, фрагментов легенд, информации, полученной от других людей» [Там же: 80]. Отражением интерпретации является не только прямое называние субъекта действий («злой дух»), его мы встречаем только в показаниях жителей сторожки, но и описанная большинством свидетелей эмоциональная реакция на происходящие в доме явления – страх. Староста села Веськово сообщал, что бывшие для испытания в сторожке крестьяне «от страха готовы были бежать» [Л. 5 об.]; крестьянин Софрон Матвеев говорил, что после действий злого духа, «находясь в страхе, [крестьяне] кричали матросу, прося его скорее засветить огня, и что мы уйдем домой» [Л. 16 об.], гости дьячка – подканцелярист Тимофеев с женой – после действий нечистой силы, «изпугавшись, убежали <...> в село Весково» [Л. 33]. Страх как реакция на необъяснимые и сверхъестественные явления часто эксплицируется в быличках³¹.

Представители власти (в первую очередь ведущие следствие исправник Сухоруков и уездный стряпчий Кузьминский) интерпретировали необъяснимые явления в сторожке скорее по модели псевдоостенсивной коммуникации (то есть предполагалось наличие имитатора, разыгрывающего роль мифологического персонажа, вводя аудиторию в заблуждение). Главным доказательством в пользу данной трактовки стал для следствия результат последнего испытания в сторожке, проведенного канцеляристом Сергеем Нелюбовым вместе с тремя крестьянами деревни Большое Сокольниково. Как уже было сказано, во время ночных «неистовств» был пойман Лука, и когда «живущие удалены были из сторожевой избы», действия нечистой силы прекратились. В описаниях этого испытания разными его участниками лучше всего отражается различие точек зрения на события в доме матроса. Приведем соответствующие показания (см. табл. 5).

Таблица 5. Показания участников испытания в сторожке 29 января 1829 г. и протоколы допросов жителей сторожки после испытания

Сергей Андреев Нелюбов – канцелярист	Расположение людей в сторожке: «в избе, погася огонь, [Нелюбов] сам лег на печи, а сторожам велел сидеть на лавке вблизи матроса Синявина, чтоб иметь за ним смотрение яко за подозрительным» [Л. 19 об.]. 1) Необъяснимые явления в сторожке – кто-то свистит, хлопает в ладоши: «вдруг неизвестно кто засвистал, захлопал в ладоши, и я, от того действительно пришедши в страх, велел засветить огню» [Там же]. 2) Лука зажигает огонь, явления прекращаются, Нелюбов перемещается на лавку: «когда матрос Синявин стал засвечать оной, ругая между тем неизвестно кого непристойными словами и говоря, таким образом разбудит ребенка, то в сие время действие уже прекратилось. А потому заключая, что причиною ему он, Синявин, я, сойдя с печи, лег на лавке, дабы иметь более возможности к поимке его, буде начнет производить таковыя он неблагонамеренныя действия» [Там же]. 3) В темноте необъяснимые явления возобновляются – кто-то свистит, хлопает в ладоши, бросает предметы; Нелюбов ловит Луку: «и как скоро погашен был огонь, слышен был свист, биение в ладоши, началась пляска и вместе с тем брошен был ко мне в ноги кувшин, то я, удобно заметя шорох, произходимой по полу, бросился на пол и поимал самаго матроса Луку Синявина» [Там же]. 4) Лука с сыном просят Нелюбова не рассказывать начальству: матрос «в ту же минуту вместе с сыном своим, кланяясь мне в ноги, просили прощения (приносили прошения), и чтоб недоводить о сем до начальства, но за всем тем он Синявин в поступке сем прямаго сознания не учинил» [Л. 19 об.–20]. 5) Необъяснимые явления в доме прекращаются: «кроме же сего в доме матроса Синявина никаких действий уже не было, как равно и после того вбытность мою в той же избе четырех ночей сряду, когда семейство Синявина было удалено в село Веськово, подобных прежнему неистовств не происходило» [Л. 20].
Василий Григорьев – крестьянин дер. Большое Сокольниково, 27 лет	Расположение людей в сторожке: «я с вышеназваными товарищами сел на лавке, а канцелярист Нелюбов, посадя неподалеку от нас матроса Луку Синявина, сам ушел на печь» [Л. 21 об.]. 1) Необъяснимые явления в сторожке – кто-то свистит, хлопает в ладоши: «в это время, неизвестно кто засвистал, и захлопал в ладоши, но сидел ли тогда на лавке матрос Синявин, я, в страхе будучи, не догадался» [Там же]. 2) Лука зажигает огонь, явления прекращаются, Нелюбов перемещается на лавку: «и когда Нелюбов велел засветить огня, то никакаго действия не продолжалось, и матрос Синявин, в противной от нас стороне произнося ругательныя слова, кричал: „Розбудит ребенка!“ – а потом засветил огня». «Нелюбов, сойдя с печи на лавку, велел опять погасить огонь» [Там же]. 3) В темноте необъяснимые явления возобновляются – кто-то свистит, хлопает в ладоши, бросает предметы: «и в сие время началась пляска свист, и брошен был к передней лавке кувшин, которой разбился на части. И Нелюбов, закричал тогда: „Вставайте ловить!“ – и ускоря нас, неприметно нам каким образом поимал матроса Синявина, о котором по засвещении огня сказал, что он есть самый виновник являющихся действий» [Там же]. 4) Лука с сыном просят у Нелюбова «защиты»: «Синявин с сыном своим кланялся ему Нелюбову в ноги, прося себе защиты». Интерпретация: «я же сам матроса Синявина в произведении вышеписанных неистовств подозревать не могу, потому что по темноте, заметить [сего] было невозможно» [Там же].
Василий Федоров, Ефим Титов – крестьяне дер. Большое Сокольниково	Показали то же, что Василий Григорьев
Лука Синявин	Расположение людей в сторожке: «по закрытии коих (окон. – Е.К.) и погашении огня, Нелюбов лег на печи, а сторожа неподалеку от меня сели на лавке» [Л. 23]. 1) Необъяснимые явления в сторожке – кто-то свистит, хлопает в ладоши: «в сие время неизвестно кто засвистал, захлопал в ладоши» [Там же]. 2) Лука зажигает огонь, явления прекращаются, Нелюбов перемещается на лавку: «как Нелюбов велел подать огню, я действительно кричал нечистому духу: „Не разбуди ребенка!“ – ругая его всячески, а потом засветил огонь. Нелюбов с печи сошел на лавку и велел опять оной погасить» [Там же]. 3) В темноте необъяснимые явления возобновляются – кто-то свистит, хлопает в ладоши, бросает предметы: «и в это время был свист, крик пляска, и напоследок брошен на пол кувшин, которой и разбился на части» [Там же]. 4) Лука совершает охранительные действия от нечистой силы, Нелюбов ловит Луку: «я в страхе будучи, бросился на то место, где слышны были действии, дабы оградить оное молитвою и крестом, нечаянно попался в руки канцеляристу Нелюбову, которой по засвещении огня и закричал, что будто бы я виновник таковых неистовств» [Л. 23–23 об.]. 5) Лука с сыном просят у Нелюбова «защиты»: «почему я с сыном своим и кланялся ему в ноги за то, чтоб избавил от напраснаго подозрения». Интерпретация: «я же виновным в сем случае не состою и подозревать никого не могу» [Л. 23 об.].
Иван Лукин – сын Луки Синявина	Расположение в сторожке: «когда произходили в избе разныя неистовства, я находился в особо отделенной комнате вместе с моею матерью» [Там же]. Вместе с отцом просит у Нелюбова «защиты»: «и когда Нелюбов поимал моего отца, то я, зная его невинность, подлинно кланялся ему Нелюбову в ноги, прося от напраснаго подозрения избавления» [Там же].

Сама ситуация испытания, главная цель которого – разоблачить притворщика, выстроена особым образом. У участников есть задание (следить за действиями и передвижениями «злого духа» и при случае ловить его), кроме того, есть установка на поимку именно хозяина сторожки – матроса Луки (крестьянам велено особенно смотреть за ним «яко за подозрительным» [Л. 19 об.]). Согласно этой установке организовано пространство: крестьяне, а позже и канцелярист Нелюбов располагаются на лавке, чтобы быть ближе к матросу. Казалось бы, все готовы к тому, что сейчас начнется специально подстроенный спектакль, и «актер» будет разоблачен. Тем не менее, в показаниях и крестьян, и канцеляриста мы встречаем описание той же типичной эмоциональной реакции на встречу со сверхъестественным: Нелюбов, «пришедши в страх», велит «засветить огню» [Л. 19 об.], а крестьяне, «в страхе будучи» [Л. 21 об.], перестают следить за главным подозреваемым. Не считая первой реакции канцеляриста, в остальном он действует согласно миссии и соответствующей ей интерпретации «сверхъестественных» явлений: внимательно следит за репликами Луки, за каждым шорохом, в то время как происходят «неистовства». Так, он замечает, что ругательства в адрес нечистой силы Лука произносит по окончанию действий «злого духа», и именно шорох, «произходимой по полу» [Л. 19 об.], приводит к поимке Нелюбовым матроса. Для канцеляриста становится очевидным, что Лука с определенными целями разыгрывает знакомую для крестьян и других очевидцев модель поведения мифологического персонажа. Дополнительным аргументом для него стало последующее поведение Луки: матрос вместе с сыном кланяются ему в ноги, что Нелюбов трактует как раскаяние обманщика (хоть Лука в своем поступке не сознался, но просил «не доводить о сем до начальства» [Л. 20]).

Однако несмотря на неоспоримые, казалось бы, факты, крестьяне после поимки Луки продолжают придерживаться мифологической трактовки событий и ограждают матроса от подозрений. По показанию крестьянина Василия Григорьева, Нелюбов поймал Луку «неприметно нам каким образом» [Л. 21 об.], а матрос после поимки просит у Нелюбова защиты (а не прощения). Крестьянин заявляет, что не может подозревать Луку в «произведении вышеписанных неистовств» [Там же].

Подобным образом представлена ситуация и в оправдательной речи Луки Синявина. В его показаниях появляется новый, традиционный для демонологических рассказов мотив, объясняющий его нахождение на месте «злого духа» во время ночных «неистовств»: защита от нечистой силы с помощью молитвы, креста³². Описание дальнейших действий матроса также расходятся с показаниями Нелюбова: Лука Синявин кланяется в ноги канцеляристу, но прося оградить его «от напрасного подозрения» [Л. 23 об.].

Напомню, что испытание Нелюбова предшествовало судебному разбору дела, то есть виновник был найден еще до проведения серии допросов, что заранее создало установку представителей судопроизводства на определенную интерпретацию высказываний об опыте, пережитом в сторожке. Так, начиная с первых показаний в Переславском земском суде, показания главного подозреваемого Луки Синявина могли интерпретироваться представителями судопроизводства как сконструированный на основе традиционных мотивов рассказ, предъявляемый им в качестве мемората, говоря иначе – как фальшивую остенсию. В таком случае в показаниях свидетелей они склонны были видеть описание псевдоостенсивной коммуникации, рассказанной с позиции наивного, введенного в заблуждение зрителя.

Как такая интерпретация соотносится с юридическим каноном времени? Какие мотивы, по мнению представителей власти, двигали Лукой, и какое наказание за притворство было назначено судебными инстанциями?

Интерпретация действий Луки представителями судопроизводства

Дело рассматривалось на уровне трех судебных инстанций, полномочия которых были разделены. Переславский нижний земский суд проводил основное расследование и допросы обвиняемых и свидетелей³³, Переславский уездный суд – дополнительную и уточняющую работу (посылал запросы в различные инстанции об уточнении возраста подозреваемых, утверждал сведения, данные обвиняемым в предшествующих допросах). Последней решающей инстанцией был Владимирский совестный суд, в котором был вынесен приговор. В документах Владимирского совестного суда есть ссылка только на один законодательный акт – 399 статью «Учреждения для управления губерний Российской империи» 1775 г., приведенная с целью утвердить свои полномочия на вынесение приговора по колдовским делам. Ситуация со «злым духом» трактуется совестным судом в рамках просвещенческой традиции и с использованием соответствующей риторики, закрепленной документом екатерининского времени, как «заключающая глупость, обман и невежество» [Михайлова 2018: 33]. Такую же риторику мы находим и в других документах следственного дела. В ней отражаются концепты, закрепленные в законодательном каноне в отношении «суеверий» в конце XVIII в. и в просвещенческом дискурсе «высокой культуры». Действия Луки определяются как «неблагонамереныя» [Л. 3], «неблагопристойности и буйства»³⁴ [Л. 10 об.], проказы («когда он проказничал» [Л. 1]); также в качестве реплики Луки приводится фраза «от мнимаго мною нечистаго духа». Эти определения можно поставить в ряд приведенных Т.В. Михайловой слов, соседствующих со словом «суеверие» в дискурсе XVIII в.: «невежество», «легкомыслие», «шалость» (т. е. «глупость вредная и непристойная»³⁵), «обманство», «безобразие и соблазны» [Михайлова 2018: 34].

Решающей для вынесения приговора стала предполагаемая совестным судом мотивировка действий Луки Синявина: «поелику неблагопристойныя действия как то: пляска, свист, биение в ладоши, бросание горшков и шапок и тому подобное производимы были не нечистым духом, а самим матросом Васильевым <...> то за таковыя действия, производимыя ночью в темноте с злым умыслом, чтоб пугать людей и приводить в страх, наказать его, Васильева при Переславской градской полиции месячным содержанием на хлебе и воде с тем, чтоб Переславский земский суд, по выдержании матроса Васильева при градской полиции определеннаго срока, имел за ним неослабный надзор» [Л. 1–1 об.]. Такая интерпретация несколько противоречит постановлению, определяющему характер дел, которые должны разбираться совестным судом: «преступления, в которых преступник как бы и не виноват», то есть попал в число нарушителей «не по своей воле или в силу своего состояния» (колдун и «суевер» помещается в ряд безумных и малолетних как действующий неосознанно в силу своего невежества). Здесь же сознательность преступника подчеркивается («злой умысел»), что влияет и на выбор наказания: временное содержание на хлебе и воде – вполне гуманное в сравнении с приговорами колдовских дел первой трети XVIII в., но относительно жестокое для первой половины XIX в. (уже в делах последней трети XVIII в. типичным наказанием становится церковное покаяние [Михайлова 2018: 33]). Хотя совестный суд настаивал на том, что цель притворства Луки Синявина была «наводить на людей страх», в документах никак не поясняется, чего именно хотел добиться отставной матрос своими «неблагонамеренными» действиями. Истинные намерения Луки остаются за скобками. Лука Синявин и крестьяне: экономические взаимоотношения Признавая в конструируемом случае сознательное воплощение Лукой Синявиным сверхъестественных явлений, следствие все же задавалось вопросом о возможных адресатах мнимого «злого духа». Дополнительные допросы крестьян, стороживших ботик вместе с Лукой, дают дополнительный ракурс рассмотрения ситуации – с точки зрения социального контекста. Из показаний Луки мы узнаем, что он, как начальник стражи, взимал «по обряду, заведенному с давняго времяни почти с самого начала поступления <...> в сию должность, для сохранения казенных при ботике вещей» [Л. 10] сторожей из крестьян окрестных деревень: Большое Сокольниково, Дубовиц и Дяткиной. Сами крестьяне отзываются о взаимоотношениях с начальником положительно: «таковую сторожу отправляя, мы никогда от матроса Синявина никаких притестнений в чем либо не имели» [Л. 26]. Кроме того, матрос и крестьяне состояли в договорных отношениях. По словам крестьянина из деревни Дубовиц, жители деревни «по доброму иногда всех крестьян согласию давали ему по подводе в неделю на проезд до города Переславля, а за сие он нас и не требовал на сторожу» [Там же]. Подобные показания были даны и жителями двух других деревень. Крестьяне деревни Сокольниково сообщили: «мы со общаго крестьян согласия, ему Синявину чтоб он нас на строжу не требовал плотили иногда по 1ко с души, а всего в неделю с 70 душ – семдесят копеек» [Л. 27]. Жители Дяткино с той же целью «плотили по тринадцети рублей оклад» [Л. 26 об.]. Так, можно предположить, что деньги, которые получал Лука за отказ от исполнения крестьянами их обязанностей, составляли его основной доход (стоит учесть, что отставной матрос не получал жалование от казны, а находился «на содержании юрьевскаго помещика Апраксина» [Л. 9]). На закономерный вопрос следователей, не имел ли Лука намерения имитацией сверхъестественных явлений в ночное время (рабочее для сторожей) испугать крестьян, чтобы в дальнейшем получить от них деньги (т. е. для собственной выгоды) крестьяне названных деревень дали отрицательные ответы: «Действительно матрозом Лукою Васи- льевым таких внушений, что у него в сторожевской избе производятся разныя по ночам неистовства, и чтоб мы во избежание от страху сторожи давали ему какую либо плату, предлагаемо нам не было и слухов о таковых до нас не доходило» [Л. 26–26 об.]. Однако, ответы крестьян не отрицают возможности такой трактовки намерений Луки: для разыгрывания истории о нечистой силе крестьянское сообщество было самой подходящей аудиторией. Для следствия это могло быть дополнительным аргументом в пользу умышленности действий Луки – решающем факторе при вынесении приговора.

Заключение

Дело о Луке Синявине было рассмотрено на нескольких уровнях. Рассматривая демонологический уровень, мы выявили общий для большинства участников процесса культурный код, который влиял на интерпретацию события. Большинство участников процесса (в независимости от социальных характеристик) распознает в акустических и акциональных знаках, подаваемых «неизвестно кем» в сторожке Луки Синявина сверхъестественное событие. Большую роль здесь играет владение общим знанием о времени, обстоятельствах появления нечистой силы и о типичных формах ее поведения, которые в совокупности вызывают определенную реакцию на происходящее. Демонологические мотивы, встречающиеся в тексте переславского дела о злом духе, схожи с мотивами традиционных мифологических текстов о неперсонифицированной нечистой силе в доме и о других представителях нечистой силы. В тексте следственного дела встречается ранее не зафиксированный в мифологических рассказах мотив: «демон портит одежду – испражняется в нее» (подобное действие от имени «нечистого духа» можно считать и изобретением Луки).

При схожести необъяснимых явлений способы описания их свидетелями сводятся к двум моделям, которые мы, вслед за Л. Дег и Э. Вашони, обозначаем как модель остенсивной коммуникации и псевдоостенсию. Если для большинства участников процесса сверхъестественные явления – реальная встреча с нечистым духом (мифологический персонаж «рассказывает о себе» при помощи остенсии), то представители власти воспринимают ситуацию как коммуникацию «злонамеренного» имитатора поведения мифологического персонажа и обманутой публики. Такой способ интерпретации обусловлен каноном восприятия «суеверий» XVIII – первой половины XIX вв. как обмана и мошенничества. Модель интерпретации обусловила и соответствующую практику расследования – «испытания» в доме, где происходят «неистовства», основная цель которых – разоблачить сверхъестественное событие.

Судебные власти, признавая действия Луки намеренным злодеянием, не объясняют цели этих действий, однако проводят дополнительные допросы с целью выявить адресатов действий Луки. Так, представители власти предполагают, что матрос разыгрывал «злого духа», чтобы намеренно напугать крестьян, готовых платить за нерегулярное несение службы в сторожке, то есть основной мотивацией действий Луки было стремление к материальному благополучию и личной выгоде.

Примечания

1. Здесь и далее цитаты из источника, помещенные в кавычки и приведенные лишь с указанием листа без ссылки на архив – из «Дела о происходимых в сторожевской избе Его Императорского Величества Государя Петра 1-го неизвестно от кого пляскам и прочим неистовствам» [ГАЯО. Ф. 266. Оп. 1. Д. 65]. Цитаты из второго дела – «Дело по сообщению Владимирской палаты уголовного суда о матросе Луке Васильеве, подозреваемом в представлении в строениях императора Петра Первого, в городе Переславле находящемся, разных неистовств, как то: плясок, свиста и прочего, производимых якобы злым духом» [ГАВО. Ф. 121. Оп. 1. Д. 181] – будут даваться со ссылкой. При цитировании источников сохраняется их орфография; пунктуация дается в соответствии с современными нормами.

2. Пересказ этого дела опубликован краеведом Еленой Константиновной Шадунц [Шадунц 2017].

3. Подробнее об истории изучения российских «колдовских дел» см. [Смилянская 2016: 20–32].

4. Упомяну также свою статью, опубликованную в предыдущем выпуске настоящего альманаха, о следственном процессе над вятской крестьянкой Акилиной, по мнению следствия, выдававшей себя за кикимору ради собственной выгоды [Кузнецова 2018: 223–248].

5. “His work could be interpreted as fully acceptable or as dangerous witchcraft, depending on the perspective of the viewer, the history of the interpersonal relationship, and the results of his intervention” [Kivelson 2013: 325].

6. Этот вопрос был поставлен в исследовании О.Б. Христофоровой «Колдуны и жертвы: антропология колдовства в современной России». На материале современных полевых записей в Верхокамье автор исследует способы формировании нарративов о сглазе и порче и социально-психологические механизмы, отвечающие за объяснение жизненных событий с помощью колдовского дискурса [Христофорова 2011].

7. Особый статус места (ботик Петра I в то время уже находился в специально выстроенном здании, которое имело статус провинциального музея), принадлежность к сельскому пространству (с. Веськово) и одновременно близость к уездному городу (Переславлю) обусловило разнообразие социального состава участников процесса: представители местной власти, сельское и провинциальное духовенство, военные, крестьяне, городские учителя. Подробнее об истории музея см. в статье на сайте Переславль-Залесского музея-заповедника: URL: http://museumpereslavl.ru/ru/branch/ museum_botic/

8. Словом «слух» в данном случае может быть названо любое высказывание о происходящих в доме Луки Синявина событиях: как описание действий условного демонологического персонажа или описание встречи с ним (быличка), так и абстрактное сообщение о том, что в доме матроса завелся «нечистый дух».

9. Ныне дер. Большие Сокольники в Переславском районе Ярославской области.

10. Как нарративный элемент ситуация проверки дома, в котором происходят необъяснимые явления, встречается и в быличках. Так, в одной быличке председатель сельсовета и милиционер приходят в дом к женщине, у которой перемещается посуда («чашки на столе прыгали»), для того, чтобы проверить, правда ли это происходит [Знатки 2013: № 97].

11. «Я (Сухоруков. – Е.К.) предлагаю оному суду при произведении по сему предмету следствия не упустить из виду спроса всех живших для испытания произшествия сего».

12. См., например, мотив «Домовой зажигает и гасит лампу» [Зиновьев 1987а: Б1 5г].

13. См. также, мифологический персонаж в облике женщины прядет ночью на оставленной прялке, пугается внезапно зажженного света (человек открывает накрытую платком лампу), убегает [Черепанова 1996: № 240]; нечистая сила начинает бросать посуду в комнате, где выключили свет [Знатки 2013: № 442].

14. О роли «акустических стереотипов» поведения мифологического персонажа в связи с особенностями времени его появления пишет Л.Н. Виноградова: «Весьма показательными в наборе признаков мифологических персонажей являются также акустические стереотипы их поведения. Согласно народным поверьям, контакты людей с нечистой силой происходили по ночам, в сумерках, в полумраке, когда черты внешнего вида были неясны, расплывчаты, плохо различимы. В такой ситуации особое значение приобретали именно слуховые впечатления, на основе которых можно было обнаружить само присутствие духов и пытаться их идентифицировать» [Виноградова 1999: 180].

15. Можно провести параллель с мотивом: черт выдает себя звуками работы (см. Черт ночью работает в кузнице (в мастерской): кует, звонит, стучит молотками (пилит), люди подходят близко – звуки исчезают [Зиновьев 1987а: BI 49].

16. См. соответствующие мотивы в указателях [Зиновьев 1987а: AI 2, АIII 10, Б1 5г, Б1 5ж, BI 2, BIV 1; Знатки 2013: XIII.Г.3.], тексты быличек [Власова 2013: 300–301 № 5, 308 № 10, 309 № 12; Зиновьев 1987: 125, 127].

17. Характерный пример – быличка о чудесных плясках в недавно выстроенном пустующем доме [Зиновьев 1987: № 127].

18. Подробнее о речевом поведении нечистой силы см. [Успенский 2012].

19. Окликание по имени как вредоносное по отношению к человеку действие характерно для славянских духов болезни, восточнославянской русалки и функционально схожих с ней женских мифологических персонажей других славянских ареалов [Виноградова, Толстая 1994: 30–31].

20. О матерной брани как характерной черте речевого поведения нечистой силы [Успенский 2012: 26].

21. В то же время связь нечистой силы с экскрементами проявляется в текстах быличек: нечистая сила в доме намешивает коровьего кала в еду [Зиновьев 1987: № 134], леший предлагает человеку конский помет, выдавая за «румяные булочки» [Зиновьев 1987: № 12] (мотив «хлеб лешего – помет» [Зиновьев 1987а: AI 21]), «Рыбакам вместо рыбы в сети попадается конский помёт» [Между мифом и историей 2016: № 246]. Среди типичных действий нечистой силы также выделяются испражнение и плевки в еду и питье в тех случаях, кода человек во время трапезы ведет себя неподобающе (смеется, шумит, ругается, ведет непристойные разговоры), или посуда с едой и питьем оставлена незакрытой, не закрещенной [Христофорова 2014: 21–22, 26–28].

22. В быличке Владимирской губернии Юрьевского уезда домашний дух также имеет неопределенное предметное наименование – «насыльный» [Власова 2013: 309 № 12].

23. В своей статье «Мифологический персонаж: соотношение имени и функции» Е.Е. Левкиевская приводит пример такого диалога: «“Это не при моејй битности, но мне старие россказўали. Ўот и здесь есть дорога... То, кажэ, када-то там пужало, лякало. От ночью, если среди ночи едешь, то дажэ можэ тобе на ходу колеса снять с ўоза и останесса просто сам. [Что это лякало?] Какой-то злой дух, чорт. Яго нихто не мог бачыть. Просто ты яго не видишь, ничого, а то свишчэ, то воздух таки, ветром тебя поддувае. Як начне чоловек Богу молицца, хрестицца, оно ўсе удалицца, и чоловек проежжае, дальше едэ” (Радчицк Столинский р-н Брестская обл., 1984 г.)» [Левкиевская 2013].

24. К сравнению методов полевой работы антрополога и работы следователя (инквизитора) обращались К. Гинзбург и А. Панченко, говоря о проблеме анализа и интерпретации исторических источников [Ginzburg 1989] и специфике антропологической деятельности, в частности, коммуникативной ситуации интервью [Панченко 2001].

25. Этот мотив появляется в конце допросной речи (Лука упоминает о коммуникации со злым духом с целью узнавания имени колдуна), но в качестве элемента нарратива предшествует всем описываемым событиям.

26. В тексте показаний мотив получения знания появляется не в начале, но на уровне фабулы предшествует остальным событиям.

27. С большой степенью вероятности нарратив о получении сверхъестественных способностей посредством «божественного» сна не появился спонтанно в ситуации допроса. Можно предположить, что он бытовал и в коммуникации внутри локального сообщества, где функция подобного нарратива – подтверждение статуса знающего и закрепление полномочий на определенные магические действия за конкретным человеком внутри сообщества.

28. См. многочисленные примеры использования религиозных предметов во время магических практик из документов следственных дел [Смилянская 2016: 96–103].

29. Здесь уместно вспомнить признаки двух противопоставленных социокультурных моделей (магической и религиозной), выделенных Ю.М. Лотманом. Так, магическая характеризуется взаимностью, принудительностью, эквивалентностью и договорностью, а религиозная – противоположными характеристиками [Лотман 1993: 345–346].

30. В статье Л. Дег и Э. Вашони под термином «легенда» понимается «история (в том числе элемент или фрагмент истории или отсылка к ней), которая связана с социально значимыми темами, не вполне проясненными и тем самым провоцирующими противоречивые и диалектически противоположные точки зрения» [Дег, Вашони 2013: 70].

31. См. былички о нечистой силе в доме (на крыше по ночам стучали ведра: «Жуть стала брать всех. Продали дом и уехали» [Зиновьев 1987: № 125]); о встрече с русалкой («Подошли поближе видят: девка в воде стоит, волосами трясет и хохочет. А смех-то такой, что страх наводит. Испугались они и бежать» [Там же: № 70]); о встрече с лешим (девушка легла спать на росстани, увидела старика: «Дак, она, знаете, – до припадков, она испугалась» [Там же: № 27]) и др.

32. См. защита от нечистой силы с помощью молитвы и креста [Брянский край 2011: № 218; Зиновьев 1987а: BI 6а, BI 53, AI 8а, ГIII 13а].

33. Следствие производил земский исправник Сухоруков при участии уездного стряпчего и двух депутатов: с военной стороны – прапорщика Переславской инвалидной команды Невструева, и с духовной – священника села Соломидина Гаврила Иванова.

34. Так действия нечистого духа определяются в тексте допроса жены матроса Луки Синявина Ирины Климовой. Можно предположить, что ее слова были «переведены» на язык судопроизводства.

35. Т.В. Михайлова цитирует определение из Словаря Академии Российской 1794 г.

Сокращения

ГАВО – Государственный архив Владимирской области

ГАЯО – Государственный архив Ярославской области

Литература

Брянский край 2011 – Былички и бывальщины: суеверные рассказы Брянского края / Сост. В.Д. Глебов. Брянск, 2011.

Виноградова 1999 – Виноградова Л.Н. Звуковой портрет нечистой силы // Мир звучащий и молчащий: Семиотика звука и речи в традиционной культуре славян. М., 1999. Виноградова, Толстая 1994 – Виноградова Л.Н., Толстая С.М. К проблеме идентификации и сравнения персонажей славянской мифологии // Славянский и балканский фольклор: Верования. Текст. Ритуал. / Отв. ред. Н.И. Толстой. М., 1994.

Власова 2013 – Мифологические рассказы русских крестьян XIX–XX вв. / Сост., подгот. текстов, вст. статья, коммент. М.Н. Власовой. СПб., 2013.

Дег, Вашони 2018 – Дег Л., Вашони Э. Кусается ли слово «собака»? Остенсивное действие как способ рассказывания легенд // Фольклор и антропология города. 2018. Т. 1. № 1.

Зиновьев 1987 – Мифологические рассказы русского населения Восточной Сибири / Сост. В.П. Зиновьев. Новосибирск, 1987.

Зиновьев 1987а – Указатель сюжетов-мотивов быличек и бывальщин. Мифологические рассказы русского населения Восточной Сибири / Сост. В.П. Зиновьев. Новосибирск, 1987.

Знатки 2013 – Знатки, ведуны и чернокнижники: колдовство и бытовая магия на Русском Севере / Под общ. ред. А.Б. Мороза. М., 2013.

Козлова 2003 – Козлова Ю. А. Чухломское дело 1635–1636 гг. «пущаго ведуна» Митрошки Хромого // Проблемы истории России. Вып. 5: На перекрестках эпох и традиций. Екатеринбург, 2003.

Криничная 1993а – Криничная Н.А. Домашний дух и святочные гадания (по материалам севернорусских обрядов и мифологических рассказов). Петрозаводск, 1993.

Криничная 1993б – Криничная Н.А. «На роду написано»: мифологические рассказы и поверья о домашнем духе как вершителе жизненного цикла // Фольклористика Карелии: сб. науч. ст. / Петрозаводск, 1993.

Криничная 2004 – Криничная Н.А. Русская мифология: Мир образов фольклора. М., 2004.

Кузнецова 2018 – Кузнецова Е.А. Дело о кикиморе вятской: демонологический персонаж и социальный контекст // In Umbra: Демонология как семиотическая система. Альманах. Вып. 7 / Отв. ред. и сост. Д.И. Антонов, О.Б. Христофорова. М., 2018.

Кузнецова 2000 – Кузнецова Н.В. Черти в доме (опыт сравнительного анализа персонажей русской народной демонологии) // Традиция в фольклоре и литературе. / Отв. ред. М.Л. Лурье. СПб., 2000.

Куроптев 1878 – Куроптев М. Чeрт в городе Курмыше // Русская старина. Т. 22. СПб., 1878.

Левкиевская 2000 – Левкиевская Е.Е. Мифологические персонажи в славянской традиции. Восточнославянский домовой. // Славянский и балканский фольклор. М., 2000.

Левкиевская 2003 – Левкиевская Е.Е. Мифологический персонаж: соотношение имени и функции // Литература, культура и фольклор славянских народов: Доклады российской делегации / XIII Международный съезд славистов, Любляна, август 2003 г. М., 2002. URL: http://www.ruthenia.ru/folklore/levkievskaya2.htm

Левкиевская 2009 – Левкиевская Е.Е. Кикимора // Славянские древности. Этнолингвистический словарь / Под общ. ред. Н.И. Толстого. Т. 2. М., 2009.

Лотман 1993 – Лотман Ю.М. «Договор» и «вручение себя» как архетипические модели культуры // Лотман Ю.М. Избранные статьи: В 3 т. Т. 3. Таллинн, 1993.

Между мифом и историей 2016 – Между мифом и историей: мифология пространства в фольклоре Русского Севера / Под общей ред. А.Б. Мороза, Н.В. Петрова. М., 2016.

Михайлова 2018 – Михайлова Т.В. От колдуна до шарлатана: колдовские процессы в Российской империи XVIII века (1740–1800). СПб., 2018.

Необычайные явления 1900 – Необычайные явления // Владимирские епархиальные ведомости. 1900. № 24. URL: http://lubovbezusl.ru/publ/istorija/pereslavl/r/67-1-0-2698

Панченко 2001 – Панченко А.А. Инквизиторы как антропологи, антропологи как инквизиторы // Живая старина. 2001. № 1.

Панченко 2002 – Панченко А.А. Христовщина и скопчество: фольклор и традиционная культура русских мистических сект. М., 2002.

Померанцева 1975 – Померанцева Э.В. Мифологические персонажи в русском фольклоре. М., 1975.

Семевский 1885 – Семевский М.И. Слово и дело! 1700–1725. СПб., 1885.

Синод 1911 – Описание документов и дел, хранящихся в архиве Святейшего правительствующего синода / [составлено Комиссией для разбора и описания архива Святейшего правительствующего синода]. Т. 23. СПб., 1911.

Смилянская 2016 – Смилянская Е.Б. Волшебники, богохульники, еретики в сетях российского сыска XVIII века. М., 2016.

Успенский 2012 – Успенский Б.А. Облик черта и его речевое поведение // In Umbra. Демонология как семиотическая система. Альманах. Вып. 1 / Отв. ред. и сост. Д.И. Антонов, О.Б. Христофорова. М., 2012.

Христофорова 2011 – Христофорова О.Б. Колдуны и жертвы: Антропология колдовства в современной России. М., 2010.

Христофорова 2014 – Христофорова О.Б. «Слово о ядении» преп. Нифонта в иконографии и устной традиции: трансформация образов видения и визионера // In Umbra: Демонология как семиотическая система. Альманах. Вып. 3 / Отв. ред. и сост. Д.И. Антонов, О.Б. Христофорова. М., 2014.

Черепанова 1996 – Мифологические рассказы и легенды Русского Севера / Сост. и коммент. О.А. Черепанова. СПб., 1996.

Шадунц 2017 – Шадунц Е. Есть ли в усадьбе «Ботик» привидения? [Электронный ресурс] URL: https://pro-pereslavl.ru/blogs/author-shadunz/theme-obshchestvo/Est_li_v_usadbe_Botik_privideniya/

Ginzburg 1989 – Ginzburg C. Clues, Myths and the Historical Method. Baltimore and London: The Johns Hopkins University Press, 1989.

Kivelson 2013 – Kivelson V. Unclean Spirits Unleashed: Flying Bricks, Demonic Possession, and Blackmail in Russia, 1636 // Russian History. 2013. Vol. 40. No3/4.

Об авторе: Кузнецова Екатерина Александровна – выпускница магистратуры Центра типологии и семиотики фольклора РГГУ, приглашенный исследователь в Лаборатории теоретической фольклористики Школы актуальных гуманитарных исследований ИОН РАНХиГС, Москва.

Опубликовано: Кузнецова Е.А. «Злой дух» в следственном процессе: переславское дело о Луке Синявине // In Umbra: Демонология как семиотическая система. Альманах / Отв. ред. и сост. Д.И. Антонов, О.Б. Христофорова. Вып. 8. М., 2019. С. 285–329.