Легенда о «ледяном корабле»

Чуть ли не во всех книгах о тайнах и опасностях моря можно встретить историю про обледеневшее судно с мертвым экипажем, годами, а то и десятилетиями блуждающее среди айсбергов. Оно, как хамелеон, меняет название и место, где его встретили, но история о нем в общих чертах остается прежней. В одних версиях легенды корабль – плавающая развалина с трупами, в других – что-то вроде полярного Летучего Голландца, который преследует живых и предвещает страшные бури. Морская фантастика и суровая реальность

Каркас истории очень прост. Где-то на севере моряки видят корабль, ведущий себя не так, как ожидается от хорошо управляемого судна. Капитан принимает решение сблизиться с незнакомцем. На палубе никого нет, или люди не движутся. Моряки отправляются на судно в шлюпке и видят, что все люди на борту мертвы. В кормовой каюте за столом сидит человек, сжимая в окоченевшей руке перо. Судя по датам в раскрытом бортовом журнале, вся команда замерзла насмерть очень давно. Суеверные моряки бегут прочь из плавающего морга. Потом корабль мертвецов начинает их преследовать, но ничего страшного, кроме паники и дрожи в коленях, ни с кем не происходит.

На этот каркас писатели-маринисты третий век подряд натягивают пеструю ткань из псевдофактов и красочных образов. Псевдофакты обычно включают в себя год и место, где произошла драматическая встреча, а также название одного или обеих судов. Корабль смерти в разных версиях легенды оставался безымянным или назывался «Jenny», «Octavius», «Rufus», «Gloriana», а обнаружившее его судно – «Greenland», «Try Again», и так далее. За красочными образами маринисты тоже далеко в карман не лезут. Покойный Лев Скрягин украсил историю так, словно сам при этом присутствовал.

Говорят, что первыми, кто повстречались с Летучим Голландцем Арктики, были китобои с английского корабля «Гренландия». В августе 1775 года капитан Уарренс в погоне за стадом китов привел свое судно на 77-ю параллель в море Баффина. Пути вперед не было: море закрылось тяжелыми льдинами и множеством огромных айсбергов. С «вороньего гнезда» китобойца было видно, что за ледяными горами простираются необозримые белые поля льда. Можно было предположить, что они уже долгое время не таяли. Ветер неожиданно стих, паруса безжизненно повисли на реях. Оставалось лишь ждать. Ветер задул только к вечеру второго дня. К ночи он перешел в шторм. Над морем слышался ужасный грохот: льдины со скрежетом наползали одна на другую. Под утро пришли в движение и айсберги: они гулко стукались и переворачивались, кроша лед. В полдень пурга кончилась и на небе появилось бледное полярное солнце. Наконец-то китобои смогли увидеть чистую воду, они поторопились вывести свой корабль из лабиринта льдин. Айсберги, еще вчера стоявшие неприступной стеной, расступились, начав свой медленный дрейф на юг.
Вдруг моряки увидели, как над одним из айсбергов плавно движутся три верхушки мачт с поставленными парусами. Неужели здесь есть еще судно? Ведь так далеко сюда вряд ли кто осмелится забрести! Но мачты продолжали двигаться. Вот из-за айсберга показался бушприт, потом фигура богини, украшающая нос корабля, потом и сам корабль. Китобоям сразу же бросилось в глаза, как странно были развернуты реи судна и неестественно поставлены надутые ветром паруса. Они как будто были в несколько раз толще обычных. Да и весь корабль казался каким-то застывшим и оцепеневшим. «Голландец!» – с ужасом вскричали моряки. – Вот он – роковой предвестник гибели».
Кто-то начал читать молитву, кто-то побежал в кубрик за библией. В это время неизвестный корабль ударился килем о подводную кромку плывшего перед ним айсберга. От толчка рухнула и упала за борт его фок-мачта. Судно остановилось метрах в 200 от «Гренландии». «Это не «Голландец», – воскликнул капитан, – а судно, терпящее бедствие. Им необходимо оказать помощь. Мне нужно четверо гребцов».
Вскоре на воду спустили один из вельботов, и Уарренс с матросами направился к странному кораблю. Приблизившись к паруснику, моряки увидели, что его корпус сильно поврежден и обветшал. Палуба, покрытая толстым слоем льда и снега, была пуста. Капитан Уарренс несколько раз крикнул. Ответа не было. Поднимаясь с кормы на палубу, капитан мельком заглянул в иллюминатор и внутри каюты смутно разглядел сидящего за столом человека. На столе были разложены какие-то бумаги. Моряки поднялись на палубу и через люк проникли внутрь корабля. Сначала они вошли в салон, где Уарренс видел человека. Сидящий за столом человек не обращал внимания на вошедших. Это был мертвец с зеленым лицом и провалившимися глазами. В руке он держал гусиное перо, перед ним лежал раскрытый журнал. На недописанной странице можно было прочесть текст по-английски: «14 ноября 1762 года. Семнадцатый день мы зажаты во льдах. Вчера погас огонь. Наш капитан безуспешно пытается разжечь его. Сегодня утром скончалась его жена. Спасения нет...».
Не говоря ни слова, Уарренс и матросы вышли из салона. В каюте капитана на кровати они увидели труп женщины. Ее лицо хорошо сохранилось и лишь по неестественной позе лежащей можно было понять, что она мертва. На полу сидел мертвец. В одной руке у него было зажато кресало, в другой – кремень. Рядом лежал еще один труп. Видимо, это и был капитан, о котором говорилось в судовом журнале. На баке, в кубрике на койках моряки обнаружили несколько мертвых матросов. В проходе у деревянного трапа лежал скорченный труп юнги. На корабле не было ни крошки пищи, ни топлива [1].

Если в отсутствие провизии на «корабле смерти» еще можно поверить – мало ли что на нем могло произойти до попадания в ледяную ловушку, то отсутствие топлива на корабле, сделанном из дерева от киля до клотика, просто невозможно. Моряки всегда могли в трудной ситуации спалить для обогрева внутренние переборки и прочие детали, не влияющие на его прочность. Невозможность разжечь огонь в защищенной от ветров каюте с кремнем в руках – еще одна нелепица, которую Лев Скрягин, конечно, не выдумал сам, а переписал из какого-то мутного источника.

Самая ранняя известная мне версия легенды была напечатана в нью-йоркской газете «The Albion» от 29 ноября 1828 г. под заголовками «Опасности плавания в высоких широтах. Ужасное происшествие». Приведем ее текст полностью.

Однажды ясным вечером в середине августа 1775 года капитан китобойного судна Уарренс, промышляющий возле Гренландии, застрял из-за штиля среди множества айсбергов около 77 градуса северной широты. С одной стороны и на протяжении мили от корабля айсберги были огромной высоты, плотно прижатые друг к другу. Череда покрытых снегом зубцов виднелась так далеко, насколько мог видеть глаз, показывая, что океан, вероятно, уже давно полностью забит льдом. Капитан Уарренс чувствовал себя не очень довольным сложившейся ситуацией, но без ветра не мог никуда плыть и распорядился пристально наблюдать, зная, что останется в безопасности, пока окружающие айсберги неподвижны.
Около полуночи поднялся ветер, превратившийся в шторм с густой метелью. Грохот, треск и ужасные громоподобные звуки дали понять, что лед пришел в движение. Каждый миг корабль получал сильные удары, а отсутствие видимости мешало понять, с какой стороны находится открытая вода, и есть ли она на самом деле. Всю ночь им пришлось лавировать, как только возникала опасность. Утром шторм стих, и капитан Уарренс с огромной радостью обнаружил, что корабль не получил серьезных повреждений. Он с удивлением отметил, что скопившиеся айсберги, в предыдущий вечер создававшие непроходимый барьер, разогнал ветер и в одном месте, насколько можно было разглядеть, образовался открытый проход.
Около полудня в двух милях от входа в проход появился корабль. В это время ярко светило солнце, с севера дул легкий бриз. Из-за айсбергов капитан Уарренс сначала увидел только мачты и был удивлен странным видом парусов на одряхлевшем рангоуте и такелаже. Судно прошло по ветру несколько фарлонгов, а потом натолкнулось на низкие айсберги и осталось неподвижным.
Любопытство капитана Уарренса было настолько взбудоражено, что он тут же прыгнул в лодку с несколькими моряками и поплыл к нему. Приближаясь, он заметил, что корпус был сильно потрепан непогодой, и на покрытой толстым слоем снега палубе не было ни души. Капитан несколько раз окликнул команду, но ответа не услышал. Перед тем, как подняться на борт, он обратил внимание на открытый иллюминатор около грот-руслени. Заглянув в него, он увидел человека, откинувшегося в кресле. Перед ним на столике лежали бумаги, но слабый свет не позволил все как следует рассмотреть.
Моряки поднялись на палубу и, выломав запертый люк, спустились к каютам. Сначала они прошли в каюту, которую капитан Уарренс видел через иллюминатор. Переступив за порог, капитан задрожал: ее обитатель сохранил прежнюю позу, не реагируя на незнакомцев. Там сидел труп; зеленая влажная плесень покрывала щеки и лоб, заслоняя глаза, как вуалью. В руке он держал перо, перед ним лежал бортжурнал. Последнее предложение на недописанной странице гласило: «11 ноября 1762 года. Семьдесят дней мы зажаты во льдах. Вчера погас огонь, и капитан с тех пор безуспешно пытается разжечь его. Сегодня утром скончалась его жена. Спасения нет...»
Капитан Уарренс и его люди поспешили уйти, не говоря ни слова. Войдя в капитанскую каюту, они в первую очередь обратили внимание на труп женщины, полусидящей на кровати и как бы смотрящей на что-то с глубокой заинтересованностью и вниманием. Лицо сохранило свежесть жизни, и лишь сведенные трупным окоченением конечности показывали, что перед ними неодушевленное тело. На полу в углу каюты сидел труп молодого человека, держащий в одной руке кресало, а в другой – кремень, словно все еще пытавшийся высечь огонь на лежащий перед ним трут.
В передней части судна они нашли нескольких моряков, лежащих мертвыми в койках, и труп собаки, валяющийся на боку у подножия трапа. Нигде не было продовольствия или топлива, хотя капитан Уарренс не смог из-за суеверных предрассудков своих моряков осмотреть судно так тщательно, как он того хотел. Поэтому он унес упомянутый бортжурнал, вернулся на свой корабль и сразу же направился на юг, глубоко впечатленный только что увиденным ужасным примером опасности плавания среди полярных морей в высоких северных широтах. Вернувшись в Англию, он сделал запросы насчет исчезнувших без вести кораблей и, сравнив полученные результаты с тем, что содержалось в захваченных им бумагах, выяснил название затертого корабля, его историю и имя несчастного капитана. Он узнал, что судно вмерзло в лед за семнадцать лет до того, как он его обнаружил [2].

В этой версии байки у автора были нелады не только с логикой, но и с математикой: с 1762 по 1775 год прошло 13, а не 17 лет. И еще один немаловажный факт – все это находится в разделе «Литература».

Возможно, «The Albion» не была первоисточником. В газете Ньюпорта «Rhode-Island Republican» от 18 декабря 1828 г. вышеприведенный текст был перепечатан с припиской: «Из последних лондонских газет, полученных в редакции нью-йоркской [газеты] «Commercial Advertiser» [3]. К сожалению, она до сих пор не оцифрована, поэтому мы не можем проверить дату публикации. Если легенда появилась в ней после 29 ноября, значит, ее перепечатали из «The Albion», посвященной в основном новостям из бывшей метрополии, до этой даты – ее придумали именно в «Commercial Advertiser», и только потом она попала в «The Albion» и разошлась по другим газетам. Лондонское происхождение легенды можно исключить: поиск в British Newspaper Archive показал, что она была неизвестна британцам и завезена в страну гораздо позже.

Деталь о том, что судно с мертвецами как бы преследовало тех, кто его нашел, была взята сочинителями из менее известного рассказа, впервые появившегося на свет в 1825 году. Он тоже время от времени перепечатывался в американских газетах, но при этом его никогда не пытались выдать за реальное происшествие. Его автор подписался довольно прозрачным псевдонимом «Tom Spunyarn», то есть «Том Байкоплет». В этом рассказе тоже есть мертвец за бумагами в каюте – на сей раз сам капитан.

Это произошло в самом начале моей жизни, когда я был в плачевном положении юнги, которого любой без исключения имел законное право пнуть. Наше судно совершало плавание по самому суровому из зимних морей – Балтийскому. Трудности с грузом задержали возвращение, и зима зашла так далеко, что возникла опасность не только от бурь, но и от льдов. Я хорошо помню страдания от холода, хотя, возможно, молодость и вышеупомянутые пинки с тумаками, как коллективные, так и от всех по отдельности, сделали мою выносливость меньшей, чем у других, – но, как бы я ни был молод, вахта на палубе прогоняла сон, а холодная матросская куртка заставляла танцевать и прыгать, чтобы не замерзнуть из-за холодных брызг. Иногда в лунном свете можно было увидеть высокий айсберг, движущийся со смертоносным величием по стонущей пучине, словно какой-нибудь гигант, обозревающий свою империю, потом другой, почти вровень с волнами, но простирающийся так же далеко в глубину, как первый возвышался над водами. Он разбивал валы в пену и снова поворачивался блестящим боком кверху – глыба, столкновение с которой тут же привело бы к катастрофе. Суровая погода быстро делала наш корабль миниатюрным подобием этих левиафанов. Ванты, заливаемые водой, обрастали льдом, палубы тоже были завалены бесполезным грузом льда, а нос вместо острого угла быстрого морехода выглядел как тупая морда выставленного на конкурс драчливого барана.
В один из таких лунных вечеров, в самый лютый мороз, мы (выражаясь матросским языком) заметили корабль прямо по курсу. Из желания удостовериться в точности своих расчетов или по каким-то другим мотивам, которые он не счел нужным доверить столь важной персоне, как я, капитан пожелал поговорить с ним - и, учитывая тяжесть нашего плавания, приказал сделать выстрел из сигнальной пушки. После долгих ударов молотком по дульной пробке и сбивания льда с нашего единственного орудия, не говоря уже о дрожащих руках и прогорающем фитиле нашего временного канонира, выстрел был сделан. Однако, прежде чем этот подвиг был совершен, мы были удивлены быстротой, с которой поравнялись с незнакомцем – он, казалось, шел под меньшим числом парусов, и когда мы приблизились на расстояние оклика, то заметили, что те немногие паруса, что были поставлены, каждая часть его такелажа до самого фок-рея были покрыты льдом, увеличившим их до огромных размеров и, дрожа в лунном свете, демонстрировали все цвета радуги. Корпус корабля, казалось, был отягощен вчетверо большим количеством льда, чем наше судно, напоминая стеклянный кораблик, который теперь украшает мой камин. За штурвалом стоял человек в шапке, которая некогда, наверное, была сделана из лохматой шерсти какого-нибудь животного, но теперь ощетинилась остриями, как хрустальный ежик. Наше судно теперь было в нескольких ярдах от его борта с обстененным грот-марселем, и помощник капитана своим бычьим голосом окликнул: «Что это за корабль?». Рулевой выглядел глухим и ничего не ответил, а команда (те, что были на палубе), казалось, не поняла его язык. Он снова заорал по-французски - ответа не последовало, выкрикнул несколько проклятий по-английски, по-голландски, по-испански и по-португальски, но все без толку. Рулевой на неизвестном судне, казалось, был слишком поглощен своим делом, чтобы обратить внимание на такую мелкую помеху. Помощник спустился вниз, чтобы доложить об этом, и состоялось долгое совещание, в ходе которого офицеры совещались вполголоса, а матросы поворачивали головы и смотрели попеременно то на корабль, то друг на друга. Что касается меня, то я счел молчание неизвестного судна неучтивым, и мне не терпелось услышать команду «поставить грот-марсель» и сбежать из климата, где я не встречал ничего, кроме грубых слов, тяжелой службы и мерзлых пальцев. Наконец появился наш помощник капитана и приказал спустить шлюпку. Я никогда не видел, чтобы приказ выполнялся так лениво и неохотно, но, несмотря на задержку, дело было сделано. Нашему второму помощнику, настоящему смельчаку, было велено взять команду и подняться на борт незнакомца, который теперь был совсем рядом с нами. Команда собиралась медленно, и пока я смотрел и удивлялся, второй помощник, у которого я оказался на пути, сгреб меня и бросил в шлюпку. Нам приказали отчаливать; вскоре мы были у борта корабля и гребли к вантам, где стоял матрос, казалось, наблюдая за нами. Мне приказали бросить ему швартов, что я и сделал с большой точностью, попав матросу по голове, но он не пошевелился и не принял конец. Второй помощник обругал меня за неуклюжесть и ни за что треснул веслом по плечу. Мы опять выгребли к этому месту. Второй помощник сам попробовал бросить швартов, но у него вышло не лучше – и я не сомневаюсь, что он поприветствовал бы грубоватого матроса в такой же манере, если бы у него была такая возможность. На третий раз шлюпка оказалась совсем рядом, и офицер, с некоторым трудом закрепив швартов вокруг огромных вант, ступил на борт, сопровождаемый жмущейся позади него командой. В конце концов и я перелез через скользкий борт, с должной осторожностью встав в центре группы и прислушиваясь к разговору, который начал наш второй помощник.
Я не буду пытаться передать точные формулировки, с которыми он обращался к рулевому странного корабля, но это были не самые вежливые слова и не те, что часто можно услышать в дамской гостиной. В основном это были «морские выражения», бранящие его за то, что он не ответил на оклик и не принял швартов. Все это завершилось просьбой узнать широту и долготу, а также то, насколько далеко от них находятся определенные мысы. Ответа не последовало. Меня попросили принести фонарь, который я взял с лодки и аккуратно спрятал под курткой, сохраняя для себя и свет, и тепло – вещь отнюдь не сложная, поскольку лунный свет сделал его отсутствие незаметным. Второй помощник принял его и пошел на корму, чтобы увидеть выражение лица немого типа за штурвалом. По пути он споткнулся о человека, которого принял то ли за пьяного, то ли за спящего, но в конце концов поднес лампу к лицу рулевого. Оно представляло собой бесформенную глыбу льда. Штурвал был привязан, его рука лежала на нем, ноги вмерзли в лед, и сам он окоченел в вертикальном положении. Рядом с ним лежали или сидели в разных позах несколько членов экипажа, которых давно покинула жизнь. Ужас этой сцены вызвал панику, и матросы не стали дожидаться приказа, чтобы как можно быстрее вернуться к шлюпке. Офицер обернулся с выражением истинного матросского хладнокровия, в котором не было ни капли тревоги, и приказал им спуститься вниз. Страх перед его огромным кулаком побудил всех, и особенно меня, подчиниться приказу, и мы приступили к работе по расчистке трапа. Тем временем я отважился взглянуть на того матроса на вантах, который не принял конец, за что меня треснули по плечу. Он обледенел, обхватив руками такелаж. Это зрелище мне не понравилось, и я постарался держаться поближе к второму помощнику, когда он спускался по трапу – на самом деле мы все шли скопом, каждый очень старался держаться поближе к своему соседу.
В кормовой части каюты сидел капитан, скрестив руки на груди. Перед ним лежали перо, чернила и бумага, а на голове у него была толстая меховая шапка. Когда свет полностью осветил его лицо, это было самое ужасное зрелище, которое я когда-либо видел. С тех пор прошли годы, но я все помню, как будто это случилось вчера - оно преследовало меня во сне. Вид его выпученных глаз и перекошенные черты лица были непосильны для нашей суеверной команды – «и схлынула волна обратно». В толчее меня сбили с ног, обратив внимания на это не больше, чем на замерзших собратьев на палубе, и пробежали по мне, как стадо овец.
Второй помощник помедлил мгновение, убедился, что объект их страха давно мертв, схватил меня за шиворот и выволок на палубу, несомненно, торопясь помешать команде своей шлюпки в панике оставить его одного на борту незнакомого судна. Обнаружив, что они спрятались под ее банками, он бросил меня к ним, как дохлую макрель, приказав отчаливать и плыть к нашему кораблю. Маневр был проделан с большой резвостью, и вскоре мы вернулись назад как раз в тот момент, когда луна пряталась за тучами из-за приближающейся бури. Паруса были подняты максимально быстро, палубы убраны, и все было в порядке, когда на нас обрушился шторм. Наступила тьма египетская, нас несло со скоростью десять узлов с голыми мачтами. То и дело (как утверждали моряки) они могли видеть странное судно, держащееся с наветренной стороны и несущее паруса под яростными порывами шторма, а время от времени слышали, как ревут рассекаемые им волны. Смерть несколько часов смотрела нам в лицо, и я никогда не забуду его очертания.
Позднее во время того плавания, уже в более теплых широтах, прекрасными лунными вечерами мы могли смутно различить Ледяной Корабль, идущий в кильватере за нами, сверкая во всем своем ужасном великолепии, очевидно, следующий тем же курсом, что и мы, хотя его паруса были убраны, будто он ложится в дрейф. Такое явление всегда было предвестником шторма, и у нас вошло в привычку брать паруса на рифы всякий раз, когда его высокая фигура вздымалась под освещенным луной небом.
Я видел его только один раз в другом плавании, в теплом климате Индийского океана много лет спустя – накануне вечером перед тем, как мы потерпели крушение. Но успешные старания, наконец, оградили меня от ситуаций, в которых я мог бы увидеть его, и теперь я могу у своего камина рассказать об опасностях прошлого и пожелать братьям-морякам никогда, ни на какой широте не встретить Ледяной Корабль во всей его красе [4].

Одних айсбергов в Балтийском море было бы достаточно, чтобы опознать вымысел, даже если рассказ появился бы не в литературной газете. Как раз в те годы писатели открыли для себя легенду о Летучем Голландце и ужасы полярных стран, где корабли могут попасть в ледяную западню, поэтому соединение того и другого в единый рассказ было лишь вопросом времени.

В XIX веке журналисты то и дело «подновляли» старую легенду, изменяя дату с 1775 года на более современную. Одна из таких мистификаций появилась на свет в 1879 г. и была перепечатана газетами по всей стране.

Капитан Хьюберт Кейн, прибывший вчера в наш город [имеется в виду Нью-Йорк] из Глочестера, шт. Массачусетс, на шхуне «Flirt» из Сент-Мэри, шт. Нью-Джерси, рассказал весьма душераздирающую историю. Речь в ней шла о том, что, находясь во льдах в заливе Плацентия, на южном побережье Ньюфаундленда, 4 числа сего месяца [4 января 1879 года] он увидел то, что выглядело как судно без мачт примерно в двух милях с подветренной стороны. Оно было сковано льдом. На следующее утро он предложил прогуляться до судна пешком, скорее ради удовлетворения своего любопытства, чем ради чего-либо еще. Лед был твердый, и он без труда заручился поддержкой нескольких матросов со своей шхуны. Группа запаслась топорами и другими предметами, нужными для походов и исследований. После утомительного путешествия, в ходе которого им пришлось перелезать и скользить по огромным, неправильной формы массам льда, судно было найдено и оказалось корпусом большого брига, накренившегося на левый борт и прочно вросшего в лед. От двух его мачт остались только зазубренные обрубки. На корме было написано «Adelaide Folquet, Dieppe».
По словам капитана Кейна, с помощью топоров моряки поднялись по правому борту судна, и, оказавшись на палубе, увидели ужасное зрелище. Рядом с дверью камбуза лицом вниз лежало тело мужчины, вмерзшее в лед так прочно, что опознать его было возможно, только если бы труп полностью оттаял. Ступени, ведущие вниз в кубрик, были полностью завалены льдом из замерзшей морской воды. Снова потребовались топоры, и вскоре проход был расчищен. Внизу открылось ужасающее зрелище. По диагонали на полу некогда уютного кубрика лежало еще одно распростертое тело. Внешний вид глаз, рта и шеи свидетельствовал о том, что разложение трупа было остановлено атмосферой импровизированного холодильника, в котором оно лежало. Еще один труп был найден на баке, его спина была прижата почти вертикально к старому морскому сундуку и намертво примерзла к нему. Голова и лицо имели вид черепа, с которого исчезла каждая частица плоти, и так бы оно и было в буквальном смысле, если бы не хрупкий и туго натянутый покров иссохшей кожи, скрывавший кости.
Оба тела, найденные в кубрике, были извлечены из их временного пристанища, в котором они были намертво заморожены, перенесены на палубу и положены рядом с найденным на камбузе телом. Затем осмотрели вход в каюты, почти полностью затянутый льдом, кроме небольшого отверстия, через которое не было видно ничего, кроме темноты. Топоры вскоре устранили ледяную преграду, и вход в каюты был расчищен. В двух иллюминаторах пробили дыры, и проникший внутрь свет открыл еще одно тошнотворное зрелище, гораздо более печальное, чем предыдущие, поскольку в капитанской каюте было обнаружено распростертое тело женщины. В нескольких футах от него торчащие ботинки привели к находке еще одного тела, чья верхняя часть глубоко вмерзла в толстый слой льда, покрывавший пол каюты от входа до противоположной стороны.
Все тела были положены на палубе настолько аккуратно, насколько позволяли обстоятельства. В каюте капитана льда не было. Исследовательская группа обнаружила в медальоне на шее мертвой женщины миниатюрные изображения красивого мужчины примерно 35 лет и приятной на вид женщины лет 30 - очевидно, капитана и его жены. На полу каюты стояло распятие из черного дерева с фигурой Спасителя из слоновой кости. В каюте находились две религиозные картины, письменный стол, аптечка, два изящных сундука, саквояжи и ранцы, к которым не прикасались, пока не проконсультировались с властями. Мрачные моряки отправились в утомительное путешествие обратно в гавань Плацентии, где изложили все подробности печального приключения мировому судье, который немедленно принял меры к тому, чтобы тела были доставлены на берег вместе с судовыми документами и другими вещами до тех пор, пока не будет проведена их полная идентификация.
Телеграмма из Сен-Пьера сообщает, что французский бриг «Adelaide Folquet» в последний раз видели, когда он покидал этот порт 16 ноября [1878 года] с грузом трески, сельди и сушеных каперсов, направляясь в Марсель [5].

Элементарная проверка показала, что корабля «Adelaide Folquet» не существовало. В 1878–1879 годах «Lloyd's Register» зарегистрировал три судна под названием «Flirt», но ни одно из них не было шхуной или приписано к порту Сент-Мэри. В списках кораблей, прибывших в Нью-Йорк в январе 1879 г., это название не встречается. В 1893 году «утка» была запущена еще раз, но теперь весь корабль якобы был вморожен в прозрачный айсберг. Сквозь лед были видны фигуры моряков, навеки застывшие на своих постах [6].

Последним и, пожалуй, самым удачным дополнением к исходному варианту легенды стало упоминание о том, что в бортовом журнале корабля были указаны координаты. Судя по ним, «Octavius» (таково название судна мертвецов в этой версии байки) находился по другую сторону континента, в Тихом океане. За 13 лет льды пронесли корабль по Северо-Западному проходу задолго до эпохального путешествия Руаля Амундсена [7].

Знакомство с этой легендой обогатило литературу, а также, надо полагать, и авторов, которые черпали в ней вдохновение. Не стоит только путать ее с реальностью, в которой нет места романтическим иллюзиям.

Литература

1. Скрягин Л. Пленники океана // На суше и на море. М., 1982. С. 412–413; Скрягин Л. Человек за бортом. М., 1992. С. 51–53.

2. The dangers of sailing in high latitudes // The Albion [NY]. Nov. 29. 1828. Pp. 1–2.

3. The dangers of sailing in high latitudes // Rhode-Island Republican. Dec. 18. 1828. P. 1.

4. Spunyarn T. The Ice Ship // The Cincinnati Literary Gazette. June 11. 1825. Р. 187–188.

5. Entombed in Ice // Watertown Republican. Feb. 5. 1879. P. 6.

6. An Ice-Bound Ship // The Morning Call [San Francisco]. Mar. 28. 1893. P. 7; A Weird Tale of the Sea // Yarmouth Telegram. Aug. 11. 1893. P. 3.

7. Brandt A. The Incredible Voyage // Fate. Vol. 6. № 2 (Feb. 1953). Рp. 27–29; Рамсей Р. Открытия, которых никогда не было. М., 1977. С. 139–140.

8. Historic voyage of the ship of death // Aberdeen Evening Express. Nov. 18. 1961. P. 4.

9. A Frozen Crew // Wonderful deeds and adventures. NY, 1893. P. 324.